человек, знающий жизнь, боится ввести в заблуж-
дение мрачных кутят, сказав им больше, чем может искренно сказать. Люди
непосредственного опыта - я и Анатолий - отнеслись к людям книг нес-
колько недоверчиво; мы хорошо знали гимназистов и видели, что в этот час
они притворяются серьезными, больше чем всегда.
Около полуночи Каронин вдруг замолчал, вышел на середину комнаты и,
стоя в облаке дыма, крепко погладил лицо свое ладонями рук, точно умыва-
ясь невидимой водой. Потом вытащил часы откуда-то из-за пояса, поднес их
к носу и торопливо сказал:
- Так - вот. Я должен итти. У меня дочь больна. Очень. Прощайте!
Крепко пожав горячими пальцами протянутые ему руки, он, покачиваясь,
ушел, а мы начали междоусобную брань, - обязательное и неизбежное пос-
ледствие всех таких бесед.
В Нижнем Каронин трепетно наблюдал за толстовским движением среди ин-
теллигенции, помогал устраивать колонии в Симбирской губернии, - быструю
гибель этой затеи он описал в рассказе "Борская колония".
- Попробуйте и вы "сесть на землю", - советовал он мне. - Может быть,
это подойдет вам?
Но убийственные опыты любителей самоистязания не привлекали меня, к
тому же в Москве я видел одного из главных основоположников "толс-
товства" М. Новоселова, организатора Тверской и Смоленской артелей, а
затем - сотрудника "Православного Обозрения" и яростного врага Л. Н.
Толстого.
Это был человек большого роста, видимо, значительной физической силы,
он явно рисовался крайней упрощенностью, даже грубостью мысли и поведе-
ния, - за этой грубостью я почувствовал плохо скрытую злость честолюбца.
Он резко отрицал "культуру", - что мне очень не понравилось, - культура
- та область, куда я подвигался с великим трудом, сквозь множество пре-
пятствий.
Я встретил его в квартире нечаевца Орлова, переводчика Леопарди и
Флобера, одного из организаторов прекрасного издания "Пантеон Литерату-
ры"; умный, широко образованный старик, целый вечер сокрушительно высме-
ивал "толстовство", которым я, в ту пору, несколько увлекался, видя в
нем, однако, не что иное, как только возможность для меня временно отой-
ти в тихий угол жизни и там продумать пережитое мною.
...Я знал, конечно, что в Нижнем живет В. Г. Короленко, читал "Сон
Макара", - рассказ этот почему-то не понравился мне.
Однажды, в дождливый день, знакомый, с которым я шел по улице, ска-
зал, скосив глаз в сторону:
- Короленко!
По панели твердо шагал коренастый, широкоплечий человек в мохнатом
пальто, из-под мокрого зонтика я видел курчавую бороду. Человек этот на-
помнил мне тамбовских прасолов, - а у меня были солидные основания отно-
ситься враждебно к людям этого племени, и я не ощутил желания познако-
миться с Короленко. Не возникло это желание и после совета, данного мне
жандармским генералом, - одна из забавных шуток странной русской жизни.
Через несколько времени меня арестовали и посадили в одну из четырех
башен нижегородской тюрьмы. В круглой моей камере не было ничего инте-
ресного, кроме надписи, выцарапанной на двери, окованной железом. Над-
пись гласила:
Все живое - из клетки.
Я долго соображал, что хотел сказать человек этими словами? И не
зная, что это аксиома биологии, решил принять ее как печальное изречение
юмориста.
Меня отвели на допрос к самому генералу Познанскому и вот он, хлопая
багровой, опухшей рукою по бумагам, отобранным у меня, говорит всхрапы-
вая:
- Вы тут пишете стихи и вообще... Ну, и пишите. Хорошие стихи - при-
ятно читать...
Мне тоже стало приятно знать, что генералу доступны некоторые истины.
Я не думал, что эпитет "хорошие" относится именно к моим стихам. Но в то
же время далеко не все интеллигенты могли бы согласиться с афоризмом
жандарма о стихах.
И. И. Сведенцов, литератор, гвардейский офицер, бывший ссыльный,
прекрасно рассказывал о народовольцах, особенно восторженно о Вере Фиг-
нер, - печатал мрачные повести в "толстых" журналах, но когда я прочитал
ему стихи Фофанова:
Что ты сказала мне - я не расслышал.
Только сказала ты нежное что-то...
Он сердито зафыркал:
- Болтовня! Она, может быть, спросила его: который час? А он, дубина,
обрадовался...
Генерал, - грузный, в серой тужурке с оторванными пуговицами, в се-
рых, замызганных штанах с лампасами. Его опухшее лицо в седых волосах,
густо расписано багровыми жилками, мокрые, мутные глаза смотрят пе-
чально, устало. Он показался мне заброшенным, жалким, но - симпатичным,
напомнив породистого пса, которому от старости тяжело и скучно лаять.
Из книги речей А. Ф. Кони я знал тяжелую драму, пережитую этим гене-
ралом, знал, что дочь его - талантливая пианистка, а сам он - морфинист.
Он был организатором и председателем "Технического Общества" в Нижнем,
оспаривал, на заседаниях этого общества, значение кустарных промыслов и
- открыл на главной улице города магазин для продажи кустарных изделий
губернии; он посылал в Петербург доносы на земцев, Короленко и на губер-
натора Баранова, который сам любил писать доносы.
Все вокруг генерала было неряшливо: на кожаном диване, за спиною его,
валялось измятое постельное белье, из-под дивана выглядывал грязный са-
пог и кусок алебастра весом пуда в два. На косяках окон в клетках прыга-
ли чижы, щеглята, снигири, большой стол в углу кабинета загроможден фи-
зическими аппаратами, предо мной на столе лежала толстая книга на фран-
цузском языке "Теория электричества" и томик Сеченова "Рефлексы головно-
го мозга".
Старик непрерывно курил коротенькие толстые папиросы и обильный дым
их неприятно тревожил меня, внушая смешную мысль, что табак напитан мор-
фием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83