У него оставалась возможность солгать мне. Я боялся, что он воспользуется ею.
— Зачем нам ломать голову? — сказала Бекки. — Пускай суд разбирается. Посмотрим, кому поверят присяжные.
Я помедлил, а она продолжила:
— Не думаю, что присяжные примут на веру его выдумку. Она слишком неправдоподобна.
— Остин не собирался убеждать присяжных. Эта версия предназначена только для меня.
— И ты поверил? — спросила Бекки. Ее разбирало любопытство. Она не видела Остина и не знала, можно ли полагаться на его слова.
— Не знаю, — ответил я.
Месяцем раньше, я бы тут же отверг эту нелепицу. Теперь же, испытав давление со стороны и выслушав Элиота, я подумал о существовании тайного мира закулисных политиков. Другой вопрос, был ли Остин жертвой.
— У тебя мало времени для проверки, — заметила Бекки.
Если заговорщики действительно подставили Остина, на них лежала ответственность за преступление. Трудно оценить тяжесть последствий насилия над ребенком. Одна эта мысль причиняла боль. И все же проще простого свалить на безвинного грех подавления маленького человека. Дети беззащитны и живут по своим законам. Взрослые для них — непонятный народ. Разве мы все не похожи друг на друга?
— Давай забудем об этом, — сказал я Бекки, отметая расспросы.
Она стояла на своем.
— Когда ты собираешься с ним увидеться? — спросила она.
— Сегодня вечером.
— Привет, Марк. Рад тебя видеть.
Ложь, порожденная вежливостью. Я предоставил Элиоту выбрать место встречи, и он ответил, что заедет ко мне. Думаю, ему бы не доставило удовольствия населять свой дом грустными воспоминаниями.
— Проходи, Элиот. Рад, что ты пришел. Выпьешь чего-нибудь? Виски?..
— Можно чаю? — спросил он. В Техасе это означает чай со льдом, поэтому он уточнил. — Горячего чаю?
Меня удивила его просьба, и он последовал за мной на кухню, чтобы объяснить.
— Раньше меня донимала жара. Тот еще климат! Но дело идет к старости. После захода солнца меня одолевает холод. Теперь понимаю, почему пожилые люди перебираются сюда на зиму.
И правда, на Элиоте был костюм-тройка, жилет застегнут, он пришел в шляпе, которую успел снять. Он выглядел как на карикатуре. Спереди свисала золотая цепочка от часов. Я знаю Элиота. Он облачался так ради внешнего эффекта, являя собою образ пожилого общественного деятеля, не сошедшего до времени с политической арены. Ему можно было позавидовать. Его экипировка в тот вечер доказывала, что он во всеоружии.
Было шесть часов вечера. Последние лучи солнца осветили балкон и проникли в гостиную. Пока мы ждали, когда закипит вода, наступили сумерки. Через несколько минут мы вернулись в гостиную. Элиот нес чашку на уровне носа, вдыхая аромат чая.
— Единственный орган чувств, который не подводит с возрастом, — сказал он.
— Что же, хорошо, — ответил я. — Мне нужен твой нюх.
Я сел в кресло, Элиот примостился рядом в уголке дивана. Я взял два пульта, включил телевизор, затем видеомагнитофон. Элиот уставился на экран так, будто ожидал увидеть нечто сверхъестественное.
— Я не знаю другого такого человека с твоим чутьем на ложь. Я попрошу тебя посмотреть пленку и сказать, что ты об этом думаешь. Это не долго.
— Конечно, — кивнул Элиот.
Совсем стемнело, и моя комната стала напоминать театральный зал. Я нажал на кнопку, и на экране возник кадр, вскоре принявший более четкие очертания. Маленький мальчик сидел на высоком стуле, отчего казался еще меньше. Это был Кевин Поллард.
Кэрен Ривера попросила, чтобы он вспомнил, что с ним произошло. Кевин согласился и спокойно принялся описывать поездку на машине, незнакомые улицы, мелькающие дома. Углубляясь в рассказ, он все больше оживлялся. Выражение его лица изменилось, оно уже не принадлежало смущенному мальчику, а ребенку гораздо младше, который напуган темнотой и неизвестностью.
Когда машина остановилась, они оказались в страшном лесу, где тени и деревья напоминали скрюченные пальцы. Кевину было не по себе, а мужчина начал терять терпение. Он уже не мог обращаться с малышом вежливо.
Кевин вздрогнул, воспоминания о боли и страхе отразились на его лице. Он заплакал. Он плакал до конца интервью.
— Мы уехали, — наконец сказал Кевин. — Он все время просил прощения и купил мне мороженое.
Я перемотал пленку, будто собираясь прокрутить снова. Вместо этого выключил телевизор, и экран утонул в темноте. Воцарилось молчание. Я смотрел на погасший экран. Я не повернулся к Элиоту, пока не включил лампу. Свет, казалось, захватил его врасплох.
Его лицо было искажено, как у Кевина. В глазах стояли слезы. Остывший чай ждал его на кофейном столике.
— Он стал жертвой Остина, — сказал я, хотя подчеркивать было необязательно.
— Как ты думаешь, он говорит правду?
Элиот не потрудился смахнуть слезы.
— Чего ты хочешь? — спросил он. Это был ответ на мой вопрос.
— Я хочу рассказать тебе еще одну историю и посмотреть, скажешь ли ты, кто здесь лжет. Ты ее знаешь, но вчера мне стали известны новые факты.
Я коротко описал встречу с Остином и как он выглядел, затем повторил версию Остина о причинах обвинений против него. Элиот, казалось, не реагировал. Раз или два он жестом просил меня продолжать, не углубляясь в детали, которые он знал.
— И Остин стал обвиняемым, — заключил я. — Мальчики вроде Кевина и Томми были принуждены дать показания против него. Неужели этот ребенок, которого ты только что видел, говорил неправду насчет того, кто его изнасиловал?
Элиот покачал головой, как будто собираясь возразить. Я подождал, но объяснений не последовало.
— Скажи мне, Элиот. Остин говорил правду?
Элиот, по-видимому, меня не слушал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125