Гнездышко будет укромнее некуда.
Я проник в это святилище сегодня, ближе к вечеру, и вскоре услышал, что шаги вокруг стали стихать– пришло время закрывать магазин. Теперь моя задача предельно проста – увернуться от бдительного ока ночного сторожа. Уворачиваться – это мы, поэты, умеем.
Я уже провел свою первую мышиную разведку. Тихонько, на цыпочках, пробрался до отдела канцтоваров и, соблюдая меры предосторожности, метнулся назад, прихватив с собой лишь вот эти письменные принадлежности, предметы первой необходимости для поэта. Сейчас я их отложу и отправлюсь в поход за другими вещами, насущно необходимыми: пища, вино, мягкая кушетка, ладно скроенная домашняя куртка. Эта келья будит в моей душе нужные струны. Здесь я буду писать.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ, РАННЕЕ УТРО. Наверное, нет в мире человека, который испытал бы столь сильные, столь противоречивые чувства, какие выпали на мою долю вчера вечером. В это невозможно поверить. И все же… Как интересна становится жизнь, когда события принимают подобный оборот!
Как и намеревался, я выполз из своего убежища и застал невиданную дотоле картину: свет и тьма соперничали за право владения этим большущим магазином. Центральный лестничный пролет был наполовину освещен; ярко-лилово, будто на гравюрах Пиранези {Пиранези Джиованни – итальянский гравер XVIII в. }, в переменчивой игре света и тени нависали круговые галереи. Изящная паутина лестниц, летучие стрелки перекидных мостов – реальность граничила со сказкой. Шелка и бархат излучали мерцание, какое исходит от привидений, полуобнаженные манекены жеманно улыбались и простирали руки в обезлюдевший воздух. Никаких признаков жизни, лишь холодно поблескивают кольца, клипсы и браслеты.
Я полз вдоль поперечных проходов, совершенно объятых тьмой, и ощущал себя мыслью, которая бродит по мозговым извилинам спящей кордебалетки, мечтающей выбиться в солистки. Разумеется, мозг у нее куда меньше, чем универмаг «Брейсис». К тому же в универмаге сейчас, в отличие от ее мозга, нет мужчин.
Ни одного – кроме ночного сторожа. Я совершенно о нем забыл. Прокравшись через открытое пространство антресольного этажа и обняв стойку, на которой висели греющие душу и тело пледы, я услышал равномерный гулкий стук – так могло стучать и мое собственное сердце. Но тут мне со всей очевидностью открылось – стук идет извне. Это были шаги, и звучали они всего в нескольких футах от меня. В мгновение ока я схватил пышную накидку, замотался в нее и застыл, выбросив одну руку, подобно Кармен, исполненной глубочайшего презрения.
Мне повезло. Он прошел мимо, позвякивая своим нехитрым снаряжением на цепочке, мурлыча что-то себе под нос, на глазах словно чешуя-след преломившихся лучей сверкающего дня. «Иди себе в тщете мирской», – прошептал я и позволил себе беззвучно усмехнуться.
И тут же усмешка замерла на моих губах. Сердце екнуло. Страх снова подкатил к горлу.
Я боялся пошевельнуться. Боялся повернуть голову и посмотреть по сторонам. Чувствовал: за мной наблюдает нечто, и это нечто видит меня насквозь. Это была не просто паника, какую способен пробудить в человеке простой сторож. Первый импульс был естественным: оглянись! Но глаза отказывались повиноваться этому импульсу. Я словно прирос к месту и продолжал смотреть прямо перед собой.
Глаза пытались убедить меня в том, во что мозг отказывался верить. И они своего добились. Я понял, что смотрю прямо в чьи-то глаза, глаза человеческие, только большие, какие-то плоские, светящиеся. Как у существ, предназначенных для ночной жизни, которые выползают из своих укрытий в зоопарке при искусственном голубом свете, имитирующем свет луны.
Обладатель этих глаз находился от меня в десятке футов. Сторож прошел между нами, причем к нему он был ближе, чем ко мне. И все-таки его не заметил. Но и я, судя по всему, смотрел на него несколько минут подряд. И не заметил тоже.
Он стоял, чуть откинувшись на низкий помост, где на полу, усыпанном красновато-желтыми листьями и отороченном пышными домоткаными рюшами, красовались свежелицые восковые девушки в ярких спортивных костюмах в елочку, мелкую и крупную клетку. Он прислонился к юбке одной из этих Диан, и складки юбки скрывали его ухо, плечо и отчасти правый бок. Сам он был одет в неяркий, но модный костюм из шотландского твида с богатым рисунком, расписную с кружевами рубашку оливково-розово-серого цвета, замшевые туфли. Он был бледен, как существо, извлеченное из-под могильного камня. Длинные, худые руки кончались свободно висевшими ладонями, походившими не на ладони вовсе, а на эдакие прозрачные плавники или дымчатые шифоновые облачка.
Он заговорил. Это был не голос, но какой-то подъязычный посвист.
– Для новичка совсем неплохо!
Я сообразил, что он делал мне комплимент – не без легкой издевки – по поводу моей довольно дилетантской попытки замаскироваться. Заикаясь, я вымолвил: – Простите. Я не знал, что здесь еще кто-то живет.
Оказалось, что я против воли пытаюсь имитировать его свистящее подшепетывание.
– О да, – поддержал меня он. – Здесь живем мы. И это прекрасно.
– Мы?
– Да, все мы. Смотрите!
Мы стояли у края первой галереи. Он обвел вокруг длинной рукой, указывая на все пространство магазина. Я взглянул. Но ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме тяжелых шагов сторожа, удалявшихся куда-то в бесконечную даль, кажется, к подвальному этажу.
– Ну что, видите?
Знаете, бывает такое чувство, когда пристально всматриваешься в глубь полутемного вивария? Видишь какую-то кору, голыши, несколько листьев – больше ничего. И вдруг камень испускает вздох – оказывается, это жаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147