Нет, там не было какого-то особого разгильдяйства или бардака, превышавших обычные для Российской армии конца двадцатого века. Гарнизон жил своей обычной жизнью, караулы, блокпосты и части были расположены в соответствии с уставами, Но было нечто, что заставило Крапивина забеспокоиться. Он понял: никто из находившихся тогда в Грозном военных не хотел воевать. Им было плевать на бойню, в которую их втянули нефтяные короли «новой российской демократии». Они не видели смысла в войне. А чеченцы воевать хотели, и Крапивин это знал. И именно тогда подполковник понял, что если чеченцы ударят, то, несмотря на отсутствие превосходства в технике, возьмут город. И он не ошибся: все, что он предвидел, сбылось ровно через месяц. И ничего нельзя было сделать. Дело заключалось не в количестве войск и наличии техники, не в диспозиции частей. Дело было в глобальном нежелании российских солдат воевать.
«Но там хоть было четкое деление: «наши» — «не наши», — подумал Крапивин. — Перед нами были чеченцы, другой народ. Каждый знал: предать он может, но чеченцем не станет никогда. И те ненавидели русских, считали нас оккупантами, неверными. А здесь все свои, русские. Спор идет, по сути, за престол. Для этих людей решается вопрос, какой царь «природнее». Любой может перебежать к противнику и стать там «своим». Пока они колеблются. Но что будет дальше? Вот она, смута! Нет, прав Игорь, смута не в делах. Смута в головах. И она уже началась. Войско не готово сражаться. И если нас завтра атакуют, то побьют непременно».
Федор по-своему истолковал молчание подчиненного.
— Ты не тушуйся, — пробасил он. — Не нашего это ума дело. Про то пусть воеводы мыслят, идти ли на сечу, али ожидать. А самозванец тот али нет, мыслю я, знамение нам будет. Не оставит нас господь без помощи.
— Так, а пока знамения нет, что делать? — спросил Крапивин. — Мы же люди ратные. Как же воевать, если в свое дело не веришь?
— А ты воюй, — спокойно ответил Федор. — Ляхам да казакам малоросским завсегда урон нанести к пользе. Спокон веку они окраинные земли наши разоряют. А вред государю природному допустить Господь не позволит. Ладно, много слов говорим. Я тебя за одним звал. Запомни, в бою все должны действовать как один. Что я скажу, то и делайте. Тем сильна армия московская, что воевод своих слушается.
— От чего же тогда в войне Ливонской ляхам да шведам уступили? — Крапивин решился выжать из командира максимум информации. — Ужель воин русский тамошним воинам уступает?
Федор исподлобья посмотрел в глаза десятнику. Хоть Крапивин и был на голову выше своего командира, но чувствовалось, что сотник в полной мере ощущает над ним свое превосходство.
— Будь на твоем месте другой, — сухо заметил он, — били бы тебя уже батогами. И впредь укороти язык. Негоже простым воям на людях дела царей и бояр обсуждать. Но нынче я тебе скажу. Скажу, как сам мыслю. Сильны они каждый в своем. Но на их силу у нас своя сила есть. Ляхи и татары, положим, в конной атаке сильны. Так на то у нас строй и залп есть. Шведы огненным боем сильны, так мы их в сече взять завсегда можем. Духом воинским мы никому не уступаем. Только знаю я один обычай у ляхов. Ежели гетман в битве неумело рать повел, не водить ему больше войска. У татар, ежели мурза дурь на ратном поле показал, удавит его хан. Ежели свейский полководец дураком себя проявит, так король его из армии изгонит, а может, и казнит. Воевод в этих царствах по умению их и разуму назначают. А у нас по родовитости. Ты-то в Сибири воевал. У вас в атаманы тех, кто поспособнее, выкликали. А здесь, ежели еще при Иване Третьем кто из Мстиславских в каком походе верховным воеводой был, а кто из Басмановых при нем воеводой правого или левого крыла, так и нынче не бывать никому из Басмановых начальствующим над Мстиславскими. И будь нынешний правнук Мстиславского дурак дураком, а Басманов воеводой от бога, рать поведет Мстиславский. По обычаю так. Вот и бывает, что их воевода нашего проворнее да сметливее оказывается. А про Ливонскую войну, ежели знать хочешь, там и иная причина была. Грозен был царь Иван. Многих воевод, толк в битвах знающих, он в измене объявил да казнил. Не ведаю я, была ли там измена, али ошибся государь, только остались при дворе одни трусы да наветчики, — он понизил голос. — Вон, как Бориска Годунов. Тот ведь тоже к престолу не ратными подвигами, но лестью и холопством приблизился. Через дочку свою, которую за царевича Федора в жены выдал. А рать вести некому было. Сам Иван от Батория бегал, татарам на разорение Москву отдал. Не того он боялся, что слабее его воинство, а того, что свои воеводы предадут. От того и извел всех сильных. И нынче на Москве потомки не тех, кто бился, а тех, кто наветами себе мошну набивал. Служил я на Москве пять лет, видел бояр многих, люд служилый. Так я тебе скажу: нет, почитай, среди них больших и сильных. Душонки мелкие одни. Всех, кто воевать годен, на пограничье сослали, под татарские да ляшские сабли. Ты почему думаешь, украинские города, как один, ему присягнули? — Федор махнул рукой в сторону лагеря Отрепьева. — Не из страха. Просто ведают, что при Борисе им хода в чины нет. А государь природный, он, глядишь, истинных-то бойцов заметит и приблизит.
— Так Иван Четвертый сам, говоришь, знатных воевод истребил, — возразил Крапивин. — Природным ведь царем был.
— Так, видно, чары колдовские на него кто навел, — огрызнулся Федор, — али Господь за грехи нас через него покарал. Уж не знаю, за что такая напасть на Русь, что холопья душа в палатах боярских да в приказах государевых поселилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119