А-а, говорит моя Таня, как у Кати? Таких, как у Кати, и из роддома брать незачем. На них время тратить — нерационально, бессмысленно. Таких надо ОТБРАКОВЫВАТЬ. Представляете! Нет, вы представляете? Меня аж передернуло всего… Вот тогда я первый раз что-то про нее понял. Впрочем, я тут же убедил себя, что я не прав. Лиса всегда умела добиваться нужного эффекта. Умела она закомпостировать мозги. Причем сделать это так, что ты ей верил. Ты себе не верил, а ей — верил.
Всех, кто встречается на ее пути, Лиса использует. Свою мамашу Таня переросла на голову. Или на две… Не знаю, не знаю и не хочу сравнивать даже: мамаша ее, которая всего на четыре года меня постарше, в другое время росла. Она запросто обсчитывала пьяных, недодавала по пятнадцать-двадцать копеек, но ей в голову не приходило, что больных детей нужно ОТБРАКОВЫВАТЬ… Теперь вы меня поняли?

***

Они просидели за пивом около часа, расстались приятелями. Дали совет художнику — пистолет с собой не носить. Тот согласился, что — да, не будет, но у партнеров осталось мнение, что будет за милую душу…

***

— Что же? — сказал Петрухин. — Один кружочек в своей схеме можешь перечеркнуть. Наш Пикассо вне подозрений.
— Но есть еще новая жена Старовойтова, — сказал Купцов. Партнеры сидели в том самом кафе, откуда звонила Любовница. — Она, кстати, моложе господина художника на семнадцать лет. Тоже, знаешь ли, фактик многозначительный. Наводит на некоторые не особо глубокие мысли.
— А смысл? Какой ей смысл давить на Лису?
— Ревность, Дмитрий. Банальная бабская ревность.
— Кажется, Старовойтов не давал таких оснований, — возразил Петрухин. — Он, если я понял его правильно, с Лисой контактов не имеет.
— В общепринятом смысле — да, — согласился Купцов. — Он не ездит к своей Лисичке трахаться, не пишет ее портретов. Но он вполне мог в нетрезвом состоянии рассказать своей Ирине то же, что и нам. На тему: стерва, блядь, но я все еще ее люблю… Вот тебе и ревность. Да еще скрытая, загнанная внутрь. Динамит, Дима. Молотов-коктейль!
— Сермяга в твоих рассуждениях, конечно, есть. Но это всего лишь одна из версий. Более того: теперь, когда я услышал рассказ господина художника, я думаю, что врагов у Лисы может быть гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Но нам нужен только один… всего один.
Петрухин прикурил, помолчал, глядя на Купцова сквозь дым, и добавил:
— Всего один, но озлобленный настолько, что прислал киллера. Это не может быть случайный человек… Это кто-то из ближнего круга. Он рядом. Он совсем рядом. И наша задача — вычислить его… Что с распечатками, Леня?
— Будут только завтра утром.
— Э-ге ж, хлопчик… теряем время. Совсем не тоже. Предлагаю в целях более плотного использования служебного времени: а) затеять пьянку; б) провести оперативное мероприятие «Гадалка».
— Кинем монетку, — предложил Купцов. Кинули. Выпала «Гадалка».

***

Последнее время… странные слова какие: «последнее время»… Последнее время Татьяна Андреевна Лисовец жила в сумерках. Не в тех романтических сумерках, где признаются в любви, читают Блока, где уснувшая река, белеющая перчатка, шуршащие у огня лампы мотыльки и беспечность, беспечность… Последнее время Таня Лисовец жила в тревожных сумерках большого города, где все — двусмысленность, ложь и опасность… где живет и каждую секунду множится страх. Где крик «скорой», где оборотни улыбаются белозубо, где витрины-витрины-витрины и нет проблемы с одноразовыми шприцами, где мертвые всадники на рассвете растворяются над Финским заливом… Это сумерки города.
Тане последнее время было худо. Ей было очень страшно. Таня задернула шторы и сидела в сумерках посреди дня. Стоял перед глазами черный человек в черном дождевике с огромным капюшоном. Черный человек вышел из грозовой темени одновременно с ливнем, просверком молнии и обвальным грохотом неба. Таня помнила свой крик и стремительный бросок внутрь автомобиля. Странно — враждебного, неуютного, как будто чужого, наполненного свистом маленьких свинцовых пулек. Она помнила все.
Когда зазвонил телефон, Таня лежала на диване в гостиной. Вставать очень не хотелось, но телефон звонил… Таня села, опустила босые ноги на паркет. На дисплее АОНа высветились семь цифр номера. В полумраке зашторенной комнаты цифирь мерцала, светилась багрово, тревожно. Тане показалось, что номер знакомый. Она прищурила глаза, вглядываясь, узнавая, и — узнала.
На дисплее горел номер, с которого звонила Любовница.
На цыпочках, крадучись, подошла Таня к телефону. Положила на трубку холодную, узкую ладонь.

***

— Ну? — спросил Купцов.
— Обматерила она меня по полной программе, — ответил Петрухин сокрушенно. — Ругается, как старшина-сверхсрочник.
— А ты чего, другого ждал? — спросил Купцов с ухмылкой. — Ишь чего удумал — звонить с номера, которого она панически боится.
Петрухин почесал затылок, сказал:
— Да-а-а!

Глава седьмая
ГАДАЛКА


Купцов:

У Гадалки был весьма приятный голос. Я позвонил и легко договорился о встрече. Она даже не стала делать вид, что к ней огромная очередь и приемное время расписано на три года вперед. Я сказал, что встретиться бы надо прямо сегодня, и она ответила: приезжайте…
Гадалку звали Александрой. У меня, правда, на этот счет были некоторые сомнения, потому что мы адресок ее пробили. Оказалось, в адресе прописана Людмила Петровна Гусева, семидесятого года рождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39