Он перестал жевать треску.
— Ты что, кость проглотил? — спросил я.
— Нет, — ответил Валкан. — Какое осложнение?
— Ничего особенного, — сказал я. — Гелен настаивает на получении документов.
— Почему же вы их ему не отдаете?
— Лондон ошибся в фамилии, — сказал я. — Они подготовили документы для Брома, а должно быть...
— Я знаю, как должно быть, — почти крикнул Валкан, а потом тихо добавил: — Идиоты, кромешные идиоты.
— А ведь буква здесь важна, — сказал я.
— Конечно, важна.
* * *
— Я им все правильно написал, — сказал я.
— Знаю, знаю, — подтвердил озабоченно Валкан. — Я так и чувствовал, что все пойдет прахом.
Из кухни пришла официантка; увидев недоеденную рыбу, она спросила:
— Вам не нравится? Может, принести что-нибудь еще?
— Нет, — сказал Валкан.
— У нас есть entrecote и ris de veau.
— Ris de veau, — сказала Саманта.
— Ris de veau, — сказал я.
— Ris de veau, — сказал Валкан, думая совершенно о другом.
* * *
Мы сидели в баре, пили кофе с коньяком. Саманта читала английскую газету, часть которой она дала мне. Наконец Валкан наклонился ко мне.
— Вы можете связаться с Лондоном и заказать у них новые документы?
— Конечно, Джонни, все, что ты пожелаешь. Ты же знаешь.
Валкан шлепнул меня по колену.
— Тогда именно так мы и сделаем. — Он широко улыбнулся. — Проделав большую работу, доверим Лондону все запутать.
Я пожал плечами.
— Если бы ты работал непосредственно на Лондон так долго, как я, ты бы видел и их сильные, и их слабые стороны. В конце концов, начал бы ценить, что работаешь в штате, и пустился бы транжирить деньги. — Я допил свою рюмку коньяка.
— Вы правы, — сказал Валкан. Он подозвал официантку и заказал три тройных коньяка, как бы желая показать, что он хорошо понял мою мысль.
— А как насчет денег для Стока? — спросил Валкан. — Вы же знаете, что он хочет только наличными.
— Никакого обмана, — сказал я. — Я сначала собирался всучить ему свою карточку клуба «Дайнерс».
Валкан рассмеялся и потер руки.
— Видите ли, — сказал он, — поездка в Анди связана с делами Семицы.
— Чужие секреты мне...
Валкан замахал руками.
— Нет никакой нужды держать это в секрете. Просто я привык с каждым из своих контрагентов работать отдельно. Еще с войны.
— С войны, — сказал я. — Что ты делал на войне, Джонни?
— То, что все делали, — сказал Джонни. — Выполнял приказы.
Я сказал:
— Некоторым людям приказывали делать совершенно фантастические вещи.
— Я делал многое, чем не могу гордиться, — сказал Джонни. — Одно время я служил в охране концентрационного лагеря.
— Да ну? — удивилась Саманта. — Ты мне никогда об этом не говорил.
— Отрицать это бессмысленно, — сказал Джонни. — Человеку никуда не деться от своего прошлого. Думаю, что у каждого есть свои тайны. Я никогда не делал ничего ужасного. Я никого не пытал, не убивал, никогда не был свидетелем жестокостей, но я был частью системы. Если бы не было тех, кто дежурил на вышках при страшных морозах, пил дрянной кофе и притоптывал, чтобы согреться, если бы не было таких маленьких людей, как я, то не могло бы быть всего остального. Я стыжусь той роли, которую играл, но, если быть честным, то же самое должны испытывать и фабричный рабочий, и полицейский, и железнодорожный охранник — все они были винтиками системы. Но вы, наверное, считаете, что мы должны были уничтожить систему?
Джонни посмотрел на меня с вызовом. Я промолчал, заговорила Саманта:
— Да, должны. Вместо этого вы спокойно смотрели на игры генералов. Вся нация должна была содрогнуться от ужаса, увидев то, что делалось с еврейскими лавочниками в тридцатые годы.
— Конечно, — пророкотал Джонни. — Я все время слышу, что мы должны были свергнуть Гитлера. Но говорящие так — глупцы, они ничего не понимают. Что вы имеете в виду под «уничтожением системы»? Что я, должен был прийти на дежурство и застрелить своего сержанта?
Саманта чувствовала, что Джонни выходит из себя.
— Возможно, с этого бы все и началось, — произнесла она тихо.
— Как же, — огрызнулся Джонни. — Великое начало. У сержанта была жена и шестеро детей. Сам сержант с молодости симпатизировал социал-демократам. Нацистов он ненавидел, отморозив ноги под Смоленском в 1942 году, он остался инвалидом.
— Тогда кого-нибудь другого, — сказала Саманта.
— Разумеется, — саркастически подтвердил Джонни. — Первого попавшегося, да? — И он засмеялся таким смехом, что стало ясно, проговори он хоть всю ночь напролет, нам никогда но понять, что значит быть в концентрационном лагере, особенно охранником. — А я рад, что был в лагере, — сказал Джонни зло. — Рад, слышите вы? Потому что, если бы я не служил в концлагере, то воевал бы на Восточном фронте. А в лагере была неплохая работенка. Очень неплохая. Все хотели заполучить такую. Может, вы думаете, что вся Германия мечтала сразиться с большевиками? Вам, американцам, хотелось бы так думать. Так вот, если не считать бешеных эсэсовцев, это не так. Каждый, в ком осталась хоть капля разума, старался получить работенку подальше от передовой, даже если его и тошнило от вони печей крематория.
Саманта зажала уши руками, а Джонни снова засмеялся своим прежним смехом, который был красноречивее любых его слов.
Глава 24
Рентген — это такая атака, при которой одна фигура, избегая взятия, открывает другую, на которую и обрушивается вся мощь атакующего.
Анди-пляж, Франция, понедельник, 14 октября
Мы все пошли спать в половине двенадцатого, а точнее, никто из нас не пошел спать в половине двенадцатого, хотя мы все пожелали друг другу доброй ночи и сделали вид, что идем спать Я надел непромокаемый плащ на овчинной подкладке и вышел на пляж, где вой ветра напоминал крики безумных чаек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81