Подавился Назаров своим счастьем. Не отхаркнуть теперь его, не выплюнуть…Летом в тайге раздолье. Брал летом отпуск – и в лес. По тайге бродил, счастливый корень женьшень искал. Большие деньги, слыхал, за корешок этот можно получить. Летом люди на курорты ехали, путевки доставали, а он на подножный корм. С ружьишком навострился управляться. По буреломам бродил, глазами по сторонам искал: не сверкнут ли где остренькие листочки зонтиком. По вечерам у костра валялся, с комарами, с мошкой воевал, думал: вот бы над лесом этим хозяином быть. Раз повезло: калужину на мелководье застрелил. Отвез икру в город, продал. Торговал и опасался: засекут, посадят. Однако сошло. Прибавилось чуток капиталов на книжке. Медведя как-то случайно порешил. Мясом две недели питался. Остатки выбросил, а шкуру сохранил. Завидовал соболятликам: много денег зашибают. Но зимой охотиться не мог: зимнего леса боялся, морозов боялся, да и на зимнюю снасть денег жалко было.– Жадный ты, – говорила та бабенка в леспромхозе.– Бедно живешь, – сказала Лиза, когда в первый раз вошла к нему в дом.– Откуда богатству-то быть? – развел он руками.– А я слышала, кто с Дальнего Востока приезжает, у того денег куры не клюют.– Может, у кого и не клюют. А я вот только домишко сумел купить.– Что же так?– Да вот так. Остальное проел за восемь лет. А ты как, бедного не полюбишь?Засмеялась, прижалась крутым боком.– Полюблю, наверное. Погляжу вот на тебя получше. Я ведь всю жизнь бедных да некрасивых голубила.– От мужа-то чего ушла?– Умным он хочет быть не по разуму. Не смогла. Тепла в нем нет, одни рассуждения. А как жить с рассуждениями-то? Маета одна. Ты к нему с лаской, а он телескоп строит.– У меня тоже тепла немного осталось, – сказал Назаров и подумал, что врет, что у него никогда и не было тепла. Только злость да зависть. Но Лиза словно и не заметила лжи. Да и он за восемь лет одиночества в этом городе истосковался по женской ласке. Устал от мыслей своих, от снов, мечтаний бесплодных.Ничего не заметила в нем Лиза. Ничего не поняла. Правда, в последние дни поглядывать странно стала. Неужели это заметно? Почему же другие не видят? Почему никто не кричит: вот он, голубчик, ату его?– Или ты вор? Или убил кого?Комаров! Вот кто чует Назарова. Ходит вокруг да около, как волк возле теплого хлева. Но руки коротки у Комарова. Не дотянуться Комарову до Назарова, не ухватить.С Лизой легко и трудно. Вся она на виду, кажется, что насквозь светится. Хитрости никакой. Назарову иногда хочется быть откровенным с Лизой, но что-то не пускает, прилипает язык, когда доходит дело до щекотливой темы. О себе он ей рассказывал мало. Больше отмалчивался. Зато про мать не стеснялся. Про взгляд материн, пугающий, ненавидящий. Как просыпался ребенком и жмурил глаза испуганно. Про письмо ее к дирижеру рассказал, как нашел его, как понял, откуда что идет.– Бедный, – говорила Лиза. – Страшно-то как, поди, было.– Через всю жизнь пронес, – вздохнул Назаров.– Но ведь и ее понять можно, – говорила Лиза. – Женщина пострадала из-за негодяя.– А я виноват?– Не пишешь ей? Хочешь, я напишу?– Ты? Зачем?– Помирю вас. Объясню. Женщины это умеют между собой.– Сгорело все, Лиза. Не стоит.– Или съездим к тебе на родину. На Волгу страсть хочется поглядеть.Молчал Назаров. Ни да, ни нет не говорил. А хотелось и ему на Волгу посмотреть. Жив там слепой или нет? Про слепого Лизе тоже рассказал. Кроме главного. Получилось так, что слепой сам был виноват. Пожалела Лиза слепого. Спросила:– Дружил с ним?– Дружил, – соврал Назаров.Он чувствовал, что ему все труднее лгать Лизе, прикидываться. Какие-то изменения происходили в нем. В ее обществе он обмякал, становился разговорчивее, податливее. Думал, что годы виноваты, от старости это, наверное. Раньше он злился на всех, тайно радовался чужой боли. Теперь это стало проходить. Он даже посочувствовал в душе Эде Мокееву, брошенному мужу. Потянуло его однажды взглянуть на Эдю. И, повинуясь безотчетному любопытству, выбрал время, когда Лиза работала, пошел к дому, сел на лавочке напротив – дожидаться, когда Эдя с работы пойдет. Дождался. Эдя торопливо прошел мимо. Назаров поглядел ему вслед. Хотелось окликнуть, но удержался. Чго он Эде скажет? С Лизой поделился, не смог от нее утаить.– Не утерпел, – сказала она. – Ну и что теперь?– Да ничего. Человек как человек. Очки носит.– Машина, а не человек, – сказала Лиза сердито. – И не ходи ты больше туда.– Ладно. Нужен он мне…Заметил, что старик Комаров приглядывается к Лизе. Как-то остановил тот ее, забормотал что-то, руками замахал.– О чем беседовали? – спросил Назаров настороженно.– Смешной старикан, – сказала Лиза. – Меду предлагал. А ты чего взъерошился? Или не в ладах?– В ладах. Только ты плюнь на него. Сволочь он.Предложил Лизе уйти с частной квартиры, к нему перейти. Пообещала, но не торопилась. Присматривалась. Теперь вот уехать надумал. Он, Назаров, сам предложил.– А куда торопиться, Виктор? Чем тут плохо?…Устал Назаров от дум. Закрыл глаза и задремал незаметно. Увидел: идет к нему Комаров в зеленой шляпе, покачивается, в руке котелок с медом несет.– Угостить тебя, парень, хочу по-свойски.– Катись к дьяволу, старый хрен.Смеется Комаров, котелок протягивает, в нем мед кипит, ярится, пузырьки в нем, как в шампанском, поднимаются. И видит Назаров, что не мед это, а золото расплавленное, горячее. И замерло все в Назарове, не может оторвать взгляда от котелка. А старик смеется, трясет головой, руку вперед тянет. Вот уже через весь двор протянулась жилистая рука, котелок прямо перед самым назаровским носом качается. Не выдержал искушения Назаров, захотелось золота хлебнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30