Все не как у других. Из школы ушёл в четвёртом классе, дела никакого не освоил, и все, бывало, сидел на брёвнышках около дома и выстругивал ножом никому не нужных человечков и зверушек. У отца его имелась своя пасека, ну, затаскивал его отец, понуждал работать, так и набил руку на пчёлах, оттого подался в совхозные пчеловоды, где всегда нехватка в народе и принимают каждого, кто пчелу от оси отличить может.По какой-то причине и щеки у него тоже не густо зарастали, брился он редко, и всегда пушились у него от висков, на подбородке и на верхней губе реденькие, нежно-золотые и мягкие волосики, делали его личико под большим лбом деликатным, не мужицким; а если добавить два слова про глаза, так придётся сказать, что они у него словно от другого человека взятые — небольшие, светлые и уныло-задумчивые. Чистая девица, если повязать голову платочком для скрытия лысины да гладенько побрить. Не очень удачная девица — и все тут.А так широк в плечах, низкорослый, но крепенький, всегда в клетчатой рубахе навыпуск, чуть не до колен, и в чёрных штанах, заправленных в большие резиновые сапоги.Вот эти-то сапоги сразу и привлекли Сашино внимание, он и смотрел больше на них, а не в лицо Цибе, особенно когда увидел отпечаток, очень похожий на ту ёлочку, что наследила у лесной избушки. Он поначалу хотел было рассказать Цибе всю историю с Самуром, но вовремя хватился и на все вопросы отвечал так:— Послали со срочным письмом в заповедник.— Ого, с уроков, значит. Что за срочность такая выдалась?— Разрешение для экскурсии надо получить.— Ух ты! А позвонить не догадались? Нет, Александр, наврали они тебе, тут другое какое-нибудь дело прописано в этом письме. А может, ты мне просто врёшь. Ну ладно, твоё дело, значит, в Камышки, к папе-маме? Далеконько топать придётся. Пожевать хочешь? Ты честно, мы свои все же.Он плотно закрыл мешковиной бочку и заложил её досками, но дух от неё шёл понятный: солонина. Саша пошёл за пасечником в хатку.— Пей, — сказал Циба и поставил перед ним кружку.Саша думал — квас, глотнул и брезгливо отодвинул кружку.— Бражка?— Для нашего брата первое дело. Опрокинь с устатку. Помогает.— Ты отца не встречал? — спросил Саша, ещё дальше отодвигая хмельное питьё.— Нет. А что? Должон быть в наших краях?— Ищу его, боюсь, что в обходе, тогда зря в Камышки протопаю.— На сторожке был? — Циба не сумел упрятать напряжение, с каким задал вопрос.— Не догадался, — слукавил Саша.Циба сразу обмяк, напряжение исчезло.— А зря. Мог там и отыскать. Он, случается, живёт у реки… Меду хочешь? У меня гдей-то соты были.Циба принёс кусок сотов, хлеб. Саша с удовольствием стал есть, а пасечник уселся напротив, закурил и, вдруг засмеявшись, начал рассказывать:— А у меня тут медведь один прикармливается. Дурной, что ли? Хочу приучить, может, ручным сделаю, пойду по городам с бубном, как цыгане ходят. Понимаешь, сижу намедни у костра, воск вытапливаю, а он вышел из лесу и стоит себе, нюхает. Оно, конечно, мёдом пахнет от воска-то, ему страсть охота. Я сижу. Он ближе, ещё ближе. Такой, знаешь, гладкий, глазки хитрые, жёлтые. Не боится, гад. Ну, тогда говорю ему: «Давай отседова!» И камнем запустил. Увернулся, чертяка, но не уходит, духа моего не чует, медовый запах пересиливает. И все носом водит, стерва. Так весь день и проторчал по соседству. Поднялся я — смотрю, побежал. А ночью приходил котёл вылизывать, все гремел. Потом ещё являлся. Стал я ему класть косточки разные, хлеб, значит, старые соты. Подбирает, все ближе ко мне подходит, за своего, значит, признал. Веришь, уже метров на двадцать подходил, совсем не боится.— Смотри, — сказал Саша, — приучишь, он тебе пасеку расшвыряет. Рассказывали про таких хулиганистых. Их только повадь.— А ружьё на что? — сказал Циба и осёкся. Ружьё-то он не имел права держать, все-таки в заповеднике. — Да и какое оно ружьё, так, для острастки, — добавил он, смягчая неловкость. — Хочешь глянуть на медведя? Он где-нибудь рядом. Подразню мёдом — не удержится, выйдет.В другое бы время Саша с удовольствием, но сейчас… Не до комедий ему. Отец неизвестно где, Самур ранен, задание не выполнено, время идёт. В общем, гнетущие заботы, какой там медведь.— Пойду, надо торопиться. — Он стал собираться.— А зря. Такую кинокомедию не вот-те увидишь. — Циба тоже встал, подтянул брюки на уже заметном животике.— Ты вчера за перевальчик не ходил? — спросил вдруг Саша и снова скользнул взглядом по сапогам.— В дождик-то? Дураков нет. Да и чего я там не видел? Ты всё мои сапоги разглядываешь, а? Понравились, что ли?— След от твоих сапог приметил на тропе. А говоришь, не ходил.— Ну уж и от моих… Мало ли в таких одинаковых ходят? А что? — Тут он насторожился и вдруг повернулся к двери.— Есть кто живые? — раздался голос снаружи, и оба они вздрогнули. От чего вздрогнул Циба, понять трудно, ведь он уже слышал шаги, а вот Саша, конечно, от радости: это был голос отца!Он бросился в дверь и неожиданно для себя обнял Егора Ивановича, на мгновение прижался лицом к его старому брезентовому плащу. Жив, цел-невредим, сам пришёл, как знал, что Саша здесь. Вот это везение, это встреча!— Ну и ну! — Егор Иванович безмерно удивился. — Ты как очутился здесь, Александр?А Саша стоял и смеялся, со стороны совсем непонятно — ну чего заливается парень, а он не мог удержать радость — стоял и смеялся. Вот здорово! Все мучительные вопросы сразу отпали, хотя и предстояло ещё многое разгадать и понять.— Ну-ка, отчитывайся, — строго потребовал отец, пресекая взрыв странного веселья.— Иду к тебе по поручению школы. Вот письмо.Егор Иванович недоверчиво взял подмоченный дождём и высушенный у тела серый конверт, но, прежде чем распечатать его, обернулся к Цибе, который уже вертелся у бочки и закладывал её коробками старых ульев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88