В самом прямом смысле, на эмалированном детсадовском горшке.
В детский сад, благодаря темпераменту Маруси, я попала лишь со второго захода. Маруся, конечно, необузданная стихия, но и во мне, видимо, нечто этакое (импозантное) с детства присутствует. Думаю, точно присутствует, иначе чему бы Маруся столь бурно обрадовалась, впервые увидев меня?
С последствиями этой радости я тут же и была госпитализирована, долго лечилась со своими ушибами и переломами, а когда здоровье восстановила, меня снова в тот же детский сад отвели.
На этот раз мне повезло — сразу в нечто вроде клуба попала, в самое приличное общество, причем в разгар задушевной светской беседы. Произошло это потому, что мой извечно виноватый папа все утро вынужден был, стоя по стойке «смирно» перед мамой, выслушивать, какой он никчемный человек и что ему на этот раз моя бабуля сделает, если он, дундук, снова неудачно ребенка в детский сад отведет. Моя мама — дивная женщина — всегда имела, что сказать, а уж по такому серьезному поводу, как я, тем более. Поэтому папе стоять по стойке «смирно» долго пришлось, и мы (к моей радости) опоздали на завтрак.
— У нас процедура, — кокетливо сообщила папе (а он был потрясающим красавцем — весь в меня) воспитательница, — там Сонечка с детками и познакомится.
И она повела меня в местный «клуб», где впоследствии разворачивались интереснейшие события моей младой жизни, открывались тайны мироздания и доверялись страшные секреты. Как вы уже догадались, это была туалетная комната, где рядком на горшках сидели: Маруся, Лариса, Роза, Тося, Люба, Нелли, Тамарка…
В общем, не буду всех перечислять, чтобы не упоминать Юлю, которая сыграла недавно в моей супружеской жизни роковую роль…
Ох! Вспоминать очень тяжко! Трудно сразу и мужа и подругу терять…
И вот теперь я несчастна. Опять одна, у меня снова нет мужа. Каких-то лет десять назад это был повод для невообразимой радости, для облегчения, но теперь я вдруг поняла, что муж был любимым. И мой сын его папой своим родным считает. И распалась дружная семья…
Я, неисправимая оптимистка, смертельно загоревала, и опустила бы лапки, и повесила бы нос, и совсем бы пропала, если бы у моей Алиски не случилась беда.
Когда человеку плохо, он обычно тянется к тому, кто благополучен и счастлив. Это не правильно. Надо идти к тому, кому еще хуже, кто потерялся совсем. Надо идти к нему и помогать, и жизнь тогда заиграет новыми красками, а фортуна повернется к вам своим прекрасным лицом.
Я крепко спала (что в последнее время редкость), когда среди ночи раздался телефонный звонок. Из Петербурга звонила Алиса. Оказывается, горе человека ожесточает. Звонок?! Ночью?! В другое время я взволновалась бы, теперь же была лишь возмущена.
— В кои-то веки удалось заснуть, — гаркнула я, — и вот те, здрасте, кому-то бессовестному приспичило меня разбудить.
Голос Алисы звучал вяло и безжизненно.
— Сонечка, не ругайся, — жалобно попросила она. — Мне худо, худо.
Я взревела:
— Что? Не ругайся?
Остановиться я уже не могла, а глянув на часы, и вовсе взбесилась:
— Почему бы мне не поругаться? Ты представляешь, что такое ночь для женщины, которая рассталась с любимым мужчиной? Ночь — это не просто ночь, а пытки ада! Теперь, когда ты меня разбудила, до утра не усну, лежать буду и мучиться, чем там они занимаются, мерзавцы, что поделывают?
— Кто? — изумилась Алиса.
— Да Женька с Юлькой, о ком же я могу говорить! Уснули уже или еще… Сама понимаешь… У них же медовый месяц, этим они с вечера и до утра занимаются, потому и сплю так мерзко. Боже! Как представлю, что мой Женька! Мой Женька!! С этой проституткой!
— С твоей любимой Юлей, Юлей, — вяло подсказала Алиса.
— Ужас! Ужас! — живо отреагировала я. — И после всего этого ты, бездушная, будишь меня?!
— Мне худо, — прошелестела Алиса. — Очень худо. Просто умираю, умираю.
Если учесть, что не прошло и недели, как мы с Алисой расстались, то станет ясно, почему я так скептически к ее словам отнеслась. Неделю назад Алиса на собственном вернисаже выглядела по-трясно. Была вызывающе счастлива, непростительно молода и красива. Нетрудно представить, как это «радовало» меня, убитую горем, подругой и мужем.
— В чем дело? — сухо поинтересовалась я. — Каким это образом ты умираешь? На вернисаже ты выглядела не старше двадцати пяти, так изволь и чувствовать себя так же.
— Сейчас я выгляжу на пятьдесят, — порадовала меня Алиса и с печалью добавила:
— Сухость во рту, и раскалывается голова.
— Ха! Сухость во рту! Раскалывается голова! Передать не могу, как я разозлилась.
— Милочка, симптомы известные, — саркастично рассмеялась я, готовясь к многочасовой лекции о правильном образе жизни.
В роли лектора, естественно, видела исключительно себя — кого же еще? Не Алису же.
— Богемная жизнь! — вдохновенно воскликнула я. — Об этом надо было в первую очередь думать, когда на старости лет взбрело в голову тебе, психологу, художницей сделаться.
— Сбылась моя мечта, — едва слышно произнесла Алиса.
— Так не жалуйся теперь! — гаркнула я. — Сухость во рту, раскалывается голова. Богемная болезнь! Элементарное похмелье! Теперь ты по такому ничтожному поводу мне каждый раз из Питера в Москву будешь звонить? Послушай: если головка бобо, а во рту бяка, не жаловаться надо, а лечиться. Баночку пива прими, и все как рукой снимет.
— Не снимет, — возразила Алиса. — Мне худо, очень худо, и страшно болит голова, голова.
— И что? Что прикажешь мне делать? Бежать из Москвы в Питер накладывать компрессы, компрессы? — спросила я и тут же на себя разозлилась.
Привычка Алисы повторять последние слова заразна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12