В крайнем случае, можно было спросить даже и самого Папу, где он видел мир.
И поэтому вооружены были все, кроме нескольких женщин.
Да, женщин. Третье, что могло бы заставить усомниться в духовном сане всадников, было то, что с ними — на отдельных конях, а то и просто за спинами — сидели женщины. Раскрашенные, белёные, с подплоёнными волосами под золотыми с алмазами сетками, с обнажёнными почти до сосков грудями, на которых прислужницы мастерски вывели тонюсенькими карандашиками паутинку лазурных жилок. Зубастые, очевидно хищные, очевидно неопределённого поведения — всё равно, знатная это была дама или женщина с бесстыдной улицы.
Некоторые женщины были также вооружены. У остальных сидели на перчатках соколы.
С гиком, выкриками, хохотом мчал конный поезд. Бежали на сворках гладкие волкодавы и борзые.
Всадники ворвались в деревню, как орда. Замелькали по сторонам серые домишки, халупы, сложенные из торфяных кирпичей, и просто землянки.
Человек, сидящий у дороги на куче навоза, протянул потрескавшуюся, как земля, руку. Тот, что ехал впереди, достал из-под пурпурной мантии, из кошелька, подвешенного под мышкой, медную монету и бросил.
— Напрасно вы это, — сказал ему епископ.
— Для вас у меня есть фамилия, пан Комар.
— Напрасно вы это, пан Лотр.
— Почему?
— Разве хватит на всё это быдло? Работать не хотят, руку тянут. И потом... если бы это увидели другие — они бы набросились, как безумные. Могли бы и разорвать. И, во всяком случае, пришлось бы применить оружие. Лучше прибавить ходу и сейчас.
Кавалькада помчала галопом. Из-за кучи навоза показалась голова четырёхлетней девочки.
— Что он тебе дал?
— Две буханки хлеба, дочка. Чистого хлеба.
— А хлеб вкусный?
— Вкусный.
Девочка зачарованно глядела вслед охоте:
— Краси-и-вые.
— Понятно, красивые. Это же не мы, мужики. Покровителю перед Паном Богом нужно быть красивым. Иначе его Пан Бог и во дворец к Себе не пустит.
Кавалькада снова вырвалась в поля, оставив за собой хаты, похожие на кучи навоза, и готический изящный костёлик, подобный друзе горного хрусталя. Кони пошли медленным шагом.
— То же, что и двадцать лет назад, когда я покинул эту землю, — тихо сказал Лотр. — Только тогда здесь было куда богаче. Богатая ведь земля.
Комар, нахмурив тяжёлые брови, глядел Лотру в лицо: испытывает, что ли? Но это лицо, улыбчивое, белое и румяное, благородное, казалось бы, на самый поверхностный взгляд, было просто доброжелательным и красивым.
— Дело веры требует жертв, — уклончиво заметил епископ.
— Известно.
— И особенно, если учесть, как тяжело болен этот край схизмой.
— Бросьте. Вон та схизма, митрополит Болванович, скачет за нами. Неплохой человек.
— У этого неплохого человека отобрали за последнее время две церкви. Вот так. И не потому, что он плохой, а потому, что это — чужое влияние на земли, ещё не ставшие нашими.
— Вы разбираетесь, пан Комар... Кстати, спасибо вам за вашу бывшую пасомую. — Он откинул голову назад, будто показывая затылком на женщину, сидящую за его спиной. Усмехнулся: — Таким образом, вы для меня, по сути, то же, что для мирян тесть.
— Ну, если можно представить себе тестя, который... — грубое, резкое лицо Комара искривилось в лёгкой усмешке.
Женщина глядела на него с ожиданием и укором.
— А ведь красивая? — спросил Комар.
— Красивая. Ни в Италии, нигде я не видел таких.
Женщина была вправду красива. Безмерные чёрные глаза, длинные, как стрелы, ресницы, маленький вишнёвый ротик, снежной белизны и нежности кожа лица и детских рук. Гибкая, как змея, с высокими небольшими грудями, она, хоть и было ей неудобно, сидела грациозно, гибко, мягко придерживаясь ручкой за плечо Лотра.
— Так вот и старайся, — приказал ей Комар. — Служи своему новому пану, как и надлежит служить такому высокому гостю.
— Если можно считать гостем человека, приехавшего на год и более, — вставил Лотр.
— Мы гостеприимство не днями измеряем.
— Знаю. Сам здешний.
— Ну вот. И потому, девка, служи без нареканий и глупостей. Слышишь, Марина?
Румянец появился на лице женщины. А потом надежда, с которой она глядела на епископа, угасла. Ушла теплота, глаза сухо поблескивали.
— Вот только грустная что-то, — мягко промолвил Лотр.
— Погрустит и бросит. Она привязчивая, пан. Преданная. И на любовь охочая.
Говорили они так, словно её вовсе и не было с ними.
— А если будет кислым лицом настроение вам портить — накажите, — сказал Комар.
— Не премину воспользоваться советом, — улыбнулся кардинал. — Вот только вернёмся домой.
Женщина даже не вздохнула. Только опустила голову и отвернула её прочь от епископа. С той стороны не ехал никто, а если бы ехал, то заметил бы в женских глазах отчаяние оскорблённой гордости и отринутой привязанности, бессильный гнев и сухую ненависть.
— Кстати, — проговорил Лотр. — Позовите мне этого... доминиканца... Как же его?
— Флориан Босяцкий. Монах-капеллан костёла псов Пана Бога.
— Вот-вот...
— Собираетесь вернуться с ним?
— Зачем? Не можем же мы лишить нашего общества и приятной беседы отца Болвановича и этого... с ним... пана Цыкмуна Жабу. Он войт города?
— Войт.
— И, кажется, не отличается талантом собеседника?
— Он и умом не отличается.
— Ну вот. Пока будем говорить, подбросьте им своего... Кстати, девка надёжная?
— Можете свободно говорить обо всём. Сам убедился. Впрочем, ей известно, что бывает за болтовню. А о важном можно и по латыни.
— С Богом, пан Комар.
Епископ поскакал к остальным всадникам, далеко отставшим от них. Лотр повернул голову к женщине.
— Как тебя?..
— Марина Кривиц.
В женских глазах уже не было отчаяния и гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155