Я чувствовала себя потерянной и сбитой с толку в те дни. Руперту тоже было не по себе. Он не знал, что ждет его в будущем. Он любил землю. Я помню, как он возвращался с полей радостный, потому что урожай успели собрать до дождя. Работники его любили: он был хорошим хозяином и прекрасно знал то, что просил выполнить их. Вместе с ними он молотил цепом на гумне, я видела его просеивающим зерно в плоской корзине. Но мои самые яркие воспоминания относятся ко времени зимних окотов, когда Руперт, спасая маленьких ягнят, нянчил и кормил их. Сеять и жать, выращивать урожай, продавать излишки — вот занятие для Руперта. Иного он не мог себе и представить.Однажды, когда я возвращалась с кладбища, меня кто-то позвал. Это был Руперт.— Дамаск, — окликнул он, догоняя меня, — ты не должна выходить из дома в такой час.— Я буду выходить, когда захочу, — отрезала я.— Это небезопасно, Дамаск. Вокруг бродят грабители.— Я не боюсь их.— Но это опасно.Я отвернулась, а он сказал:— Дамаск, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.— Я слушаю тебя.— Я часто думаю о будущем. Что будет со всеми нами?— Поживем — увидим.— Грядут перемены. У нас новый хозяин в доме.— До сих пор изменений было мало, но, несомненно, они наступят после свадьбы.— И что потом, Дамаск? Я много лет работал для твоего отца. Он обещал, что настанет день — и часть земель, которые я обрабатывал, станут моими. Он, конечно, надеялся, что мы поженимся, — проговорил с сожалением Руперт.Я поспешно ответила:— Отец понимал, что браки совершаются только между теми, кто любит друг друга. Он первый сказал бы, что каждый должен добровольно вступать в этот союз.— А ты считаешь, что не могла бы выйти за меня замуж?— Сейчас я не думаю о браке.— Дамаск, у лорда Ремуса несколько поместий, и Кейт клянется, что настоит на том, чтобы он подарил одно мне.— В таком случае, тебе не нужно беспокоиться о своем будущем.— Если бы ты разделила его со мной, мы могли бы отправиться туда вместе.Я покачала головой. Он вздохнул и добавил:— Твой отец хотел этого.— Он хотел только, чтобы я была счастлива.— Я сделаю тебя счастливой, насколько это возможно для тебя сейчас, когда ты потеряла его. Я буду жить только для тебя. Я буду заботиться о тебе, лелеять тебя.— Я знаю это.— Будь моей женой, Дамаск. Уйдем отсюда. Ты будешь в большей безопасности, чем сейчас, потому что родственники человека, обвиненного в измене, постоянно подвергаются риску. Одно неосторожное слово, даже взгляд могут вменить тебе в вину. Став моей женой, ты изменишь фамилию, никто и не подумает, что твой отец…Я резко повернулась к нему:— Ты думаешь, я хочу этого? Я горжусь своим отцом!Я убежала от него в комнату. Заперла дверь и заплакала. Это были слезы горя и гнева. Неужели я никогда не оправлюсь от своей потери? И как Руперт посмел даже подумать, что я когда-нибудь захочу отказаться от своего отца. Я стала думать о Руперте. Он хороший и добрый. Он не хотел обидеть меня. Я подошла к окну и посмотрела в сторону Аббатства. Я смогла разглядеть серую башню. Я подумала о кладбище — каким призрачным оно выглядит сейчас, при слабом свете луны, падающем на надгробия могил давно умерших монахов.Внезапно поползли слухи, что в Аббатстве появился призрак. Возвращавшиеся домой в сумерках фермер с женой увидели, как из стены Аббатства появился монах. Казалось, он прошел сквозь камни.Все поверили этому. Ведь только подумать о тех двоих, повешенных у ворот Аббатства, и о монахе, что хотел убежать в Лондон с сокровищами, но пойманном и казненном, и еще о брате Амброузе, убившем Ролфа Уивера. Вспоминали и об аббате, умершем от разрыва сердца. Вполне понятно, что они не могли успокоиться в своих могилах и возвращались туда, где они жили и страдали.Люди боялись подходить к Аббатству с наступлением темноты. Но даже при дневном свете никто не отваживался ходить туда в одиночку.Как ни странно, я не чувствовала страха и продолжала навещать могилу отца.
Моя матушка стала женою Саймона Кейсмана, и после свадьбы в дом незаметно прокрались перемены. Сначала их было трудно уловить, но, тем не менее, они были. Слуги почувствовали изменения в управлении домом. Саймон не собирался быть снисходительным господином, каким был мой отец. Он расхаживал по имению с хозяйским видом. При встрече слуги должны были кланяться ему, а служанки делать реверанс. Он тщательно проверял домашние счета, уволил нескольких слуг за ненадобностью. Нищие уже не были уверены в том, что найдут у нас кров и пищу. Саймон распорядился не привечать путников, чтобы они не считали наш дом постоялым двором, и не потому, что их было много, — после смерти отца, зная, что он обвинен и приговорен, они боялись даже близко подходить к нашему дому. Теперь же, когда в имении был новый хозяин, они без боязни могли прийти, но Саймон Кейсман приказал не поощрять их.Я заметила, что матушка стала нервной. Она старалась угодить Саймону, соглашаясь со всем, что он говорил. Но больше всего вызывало во мне отвращение то, что она его обожала. Я приходила в ярость, вспоминая, как она не ценила моего отца.Мое горе стало утихать, и я стала обращать больше внимания на окружающих.Однажды я обнаружила надпись на железных воротах усадьбы. Буквы складывались в «Кейсман-корт» До этого дом не имел названия, он был известен просто как имение адвоката Фарланда. Увидя эти буквы, я почти заплакала.Саймон Кейсман был хозяином и хотел, чтобы все знали это. Он желал, чтобы все знали, что мы живем от его щедрот. Матушка обязана была представлять ему счета по хозяйству — при отце она никогда не делала этого. Она была отличная и экономная хозяйка, но я заметила, что по пятницам, представляя счета, она заметно нервничала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120