— Я строю суда. Не я лично конечно же, а те, кого я нанимаю.
— Морские суда? — спросил Эбенизер, уточняя.
— Нет, нет, воистину нет! — засмеялся Скэммелл будто над шуткой. Он улыбнулся Кэмпион. К губам прилипли крошки пирога с цыпленком, приготовленного Гудвайф. Такими же крошками был покрыт и камзол из толстого черного сукна, а на белом воротничке с двумя кисточками красовалось пятно от соуса.
— Суда для лодочников.
Кэмпион промолчала. Эбенизер хмуро глянул на нее, потом подался вперед.
— Для лодочников?
Скэммелл приложил руку к животу, широко открыл маленькие глазки и безуспешно попытался подавить легкую отрыжку.
— Воистину так. Видите ли, в Лондоне у нас главная улица — Темза. — Он опять обращался к Кэмпион. — Лодочники перевозят пассажиров и грузы, а мы строим для них основную часть лодок. Мы и по заказам от крупных домов работаем.
Он взглянул на Мэттью Слайза.
— Например, мы строим баржу для милорда Эссекса.
Мэттью Слайз что-то проворчал. На него не произвело слишком большого впечатления то, что у Сэмьюэла Скэммелла были дела с генералом парламентских войск.
Наступила тишина, только Скэммелл скрежетал ножом по тарелке. Кэмпион отодвинула в сторону жилистого цыпленка, попытавшись спрятать его под сухой коркой пирога. Она знала, что ведет себя грубо, и отчаянно пыталась придумать, что бы такое сказать гостю:
— А у вас самого есть лодка, мистер Скэммелл?
— Воистину да! — И это тоже показалось ему смешным, потому что он расхохотался. Несколько крошек свалилось с объемистого живота. — Но боюсь, мисс Слайз, моряк из меня никудышный, воистину так. Если мне предстоит путь по воде, тогда, подобно Господу нашему, я молюсь, чтобы волны улеглись.
И это тоже, по-видимому, было шуткой, ибо волосы в его огромных ноздрях затрепетали от сдерживаемого смеха.
Кэмпион с готовностью улыбнулась. Брат шаркнул ногами по полу. Отец переводил взгляд с Кэмпион на Скэммелла, и на его массивном лице играла едва заметная, затаенная усмешка. Кэмпион хорошо знала эту усмешку, и в ее сознании она связывалась с жестокостью. Отец был жестоким человеком, хотя и верил, что жестокость — во благо. Особенно по отношению к детям, которых следует силой заставлять принять милость Господа.
Смущенный наступившей паузой, Мэттью Слайз повернулся к гостю.
— Я слышал, брат, город благословен Господом.
— Воистину так, — с готовностью поддакнул Скэммелл. — Господь в Лондоне творит великие дела, мисс Слайз.
И снова он обращался к ней, а она слушала, изображая, что ей очень интересно, что же произошло в Лондоне после отъезда короля и перехода управления к восставшему парламенту. Воскресенья соблюдаются, как подобает, театры закрыты, равно как и медвежьи садки и парки развлечений. Паства Господня щедро пополняется все новыми и новыми душами, заметил Скэммелл.
— Аминь, аминь, — проговорил Мэттью Слайз.
— Да благословенно будет имя Твое, — сказал Эбенизер.
— Зло искореняется! — Скэммелл поднял брови, желая придать особый вес рассказу о том, как обнаружили двух католических священников, которые тайком пробрались в Лондон с континента, чтобы проповедовать в маленькой подпольной католической общине. Их пытали, потом повесили.
— На глазах у толпы славных пуритан.
— Аминь, — сказал Мэттью Слайз.
— Воистину, воистину — Сэмьюэл Скэммелл задумчиво кивнул. — И я тоже участвовал в искоренении зла.
Он ждал заинтересованной реакции. Эбенизер задал необходимый вопрос, а ответ Скэммелла снова предназначался для ушей Кэмпион.
— Это жена одного из моих работников. Прачка, неряха. У меня была причина заглянуть в их дом, и что бы вы думали?
— Что? — спросила она недоуменно.
— Там был портрет Уильяма Лода! — Скэммелл произнес эти слова драматически. Эбенизер ахнул. Уильямом Лодом звали заключенного в темницу архиепископа Кентерберийского, ненавистного пуританам тем, что он так красиво отделывал церкви и выступал за пышные обряды, которые, по их мнению, были подражанием Риму. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он поинтересовался, известно ли ей, кто изображен на картине. Оказалось, что она знала, и, более того, заявила, что Лод — хороший человек!
— Что же ты сделал, брат? — спросил Эбенизер.
— Язык ей проткнули раскаленным докрасна железом и на целый день посадили в колодки.
— Слава Господу, — сказал Эбенизер.
Вошла Гудвайф и поставила на стол огромное блюдо.
— Яблочный пирог, господин!
— А-а, яблочный пирог. — Мэттью Слайз улыбнулся Гудвайф.
— Яблочный пирог! — подхватил Сэмьюэл Скэммелл и похрустел костяшками пальцев. — Люблю яблочный пирог, воистину, воистину!
— Доркас? — Отец сделал знак, показывая, что она должна положить себе. Она взяла тоненький кусочек, чем вызвала неодобрительное сопение Гудвайф, которая ставила на стол зажженные свечи.
Сэмьюэл Скэммелл, недолго думая, разделался с двумя порциями, заглатывая еду так, будто у него неделю ничего во рту не было, и, запивая все это слабым пивом, которое сегодня подали к столу. Мэттью Слайз никогда не угощал крепкими напитками — только водой или разбавленным элем.
Пирог доели в молчании, а потом, как и ожидала Кэмпион, беседа зашла о религии. Пуритане делились на множество сект, расходившихся между собой в тонкостях теологии, что давало таким людям, как ее отец и брат Скэммелл, разнообразные поводы для негодования и осуждения. Эбенизер тоже вступил в разговор. Он в свое время изучал пресвитерианство, религию шотландцев и значительной части английских парламентариев, и желчно поносил ее. Он наклонился так, что его худое, с глубокими тенями лицо озарилось пламенем свечи, и Кэмпион показалось, что она увидела в нем нечто фанатичное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151