– Привет, птичка, – тихо поздоровался Линдсей. Сокол не обратил на него никакого внимания, продолжая следить за пламенем. Джеймс потянулся к нему и, бормоча все ласковые слова, которые приходили в голову, принялся снимать с птичьих лап самодельные путы.
Заменив их на пару хороших, надежных пут, принадлежавших когда-то Астолат, он обмотал концы ремешков вокруг мизинца и безымянного пальца одетой в перчатку руки, сжал ее в кулак и легонько подтолкнул им сзади сухие, мускулистые лапы пернатого хищника.
Прежний владелец Гэвина, по-видимому, немало потрудился над своим питомцем: сокол тотчас сделал шаг и уселся на кулаке нового хозяина, крепко вцепившись когтями в кожу перчатки.
– Молодец, хороший мальчик, – похвалил Линдсей и наградил птицу куском сырого мяса, которое захватил с собой еще в первый приход. Сокол с жадностью проглотил пищу. – Кое-что ты еще помнишь или просто слишком устал, чтобы закатывать истерики.
Дав ему еще кусочек, Джеймс спрятал мясо в сумку на поясе и продолжал:
– Бедняга, ты мне вообще-то совсем ни к чему, но не бойся, я позабочусь о тебе, пока ты не сможешь летать как следует. Только придется заняться твоим воспитанием, потому что манеры у тебя просто из рук вон плохи, – и он погладил птицу по спинке, зная, что это ее успокоит.
Птица в два счета покончила с едой, и Линдсей задул свечу. Уставший и, видимо, страдающий от боли в крыле сокол издал недовольный крик, но потом притих, успокоенный темнотой, которую нарушало лишь пурпурное свечение раскалившейся жаровни.
– Итак, сэр Гэвин, дрессировка начинается, – негромко, напевно произнес Линдсей, продолжая гладить птицу. – Запомни: ты мой пленник, а я твой хозяин. Я буду тебя кормить и даже выпускать на волю, когда придет время. Так что учись узнавать мой голос и слушаться.
Перед глазами Линдсея возникло нежное лицо Исабель. «Она тоже моя пленница, как и ты, Гэвин», – подумал он. Но сокол – часть дикой природы, его можно приручить, подчинить своей воле с помощью силы и опыта.
Девушка – совсем другое дело, ее не приручишь, как птицу. Линдсей вздохнул. Ему так хотелось, чтобы Исабель ему верила! Но вражда между ними слишком сильна, и соколу, видимо, суждено остаться у него гораздо дольше, чем прорицательнице из Аберлейди…
Птица окончательно успокоилась, и Джеймс тихонько затянул строчку из ектеньи, как певал в детстве на клиросе:
– Господи помилуй, господи помилуй…
В лунном свете, который тонкими нитями просачивался в узкую щель входа, замаскированную ветвями деревьев и ползучими растениями, горец заметил, что сокол наклонил голову и внимательно прислушивается к непривычным звукам.
– Господи помилуй, господи помилуй…
Еще в пути, во время многочасового путешествия с Исабель по лесу, Линдсей решил, что будет подзывать птицу именно так: церковный напев, плавный, полный беспредельного спокойствия, чем-то напоминал ему полет сокола.
Повторив напев еще и еще раз, – птица должна запомнить мелодию и голос хозяина, – Джеймс опять негромко заговорил со своим питомцем и принялся медленно, осторожно ходить с ним по темной пещере, чтобы не дать заснуть птице, да и себе самому: время было слишком дорого, чтобы тратить его на сон. Хотя в дальнейшем сокол будет жить на воле, сейчас его следовало как можно скорее приручить, чтобы прекратить припадки буйства: они усугубляли его болезнь; к тому же он мог еще больше пораниться и вообще потерять способность летать.
«Он должен привыкнуть ко мне и поверить, что я желаю ему только добра», – думал Джеймс. Странная вещь – доверие: хрупкое, переменчивое, оно может быть и непоколебимым, как скала. Вот тетя Элис верит ему, Линдсею, что бы о нем ни говорили люди. А Исабель… временами он замечал в ее глазах искорку веры, и тогда у него теплело на сердце. Но теперь, когда он признался, что предал Уоллеса, эта искорка погасла, и, видимо, уже навсегда.
Что ж, Исабель трудно винить, ведь он и сам уже в себя не верит…
Окончательно разбуженная непонятным спросонок шумом, девушка выглянула из-за занавески и умилилась домашней идиллии: тетя Элис с закатанными по локоть рукавами хлопотала у стола, что-то бормоча себе под нос, в очаге потрескивали дрова, тихо клекотала озабоченная чем-то Рагнел, и все эти милые сердцу звуки перекрывал уютный стук дождя по крыше.
– Ну, наконец-то ты проснулась, красавица! – обрадованно воскликнула женщина, и Исабель заметила, что она обеими руками месит тесто.
– Добрый день, госпожа Кроуфорд, – поздоровалась девушка хриплым со сна голосом.
– Пожалуйста, называй меня просто Элис, – поправила та и улыбнулась. – Долго же ты спала – целых два дня! Впрочем, это даже хорошо, ведь добрый сон тоже лекарство.
– Неужели я спала два дня? – изумилась Исабель. – Но я вроде бы несколько раз вставала, чтобы поесть…
– Вставать-то ты вставала, но от усталости не могла даже слова сказать и тотчас снова засыпала, – с улыбкой ответила Элис, продолжая месить тесто. – Давай садись за стол, если тебе больше не хочется спать. Нужно подкрепиться, чтобы восстановить силы.
– А где ваш племянник? – спросила девушка, оглядывая комнату. – Со своим соколом, с Гэвином, как ты его назвала, – усмехнулась женщина. – Неплохое, между прочим, имечко. А мне Джейми велел испечь для этой птицы хлеба, вот я и вожусь с тестом.
– Я не знала, что хищные птицы едят хлеб.
– Они и не едят, хлеб нужен для другой цели. Джейми знает, что я большая мастерица по части выпечки, немногие шотландские хозяйки могут этим похвастаться. Одна беда: сейчас пшеничной муки днем с огнем не сыщешь. Проклятые англичане отказываются продавать нам свои товары, в том числе и муку, а у нас, горцев, пшеницы мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116