Не доезжая сотни футов до кабачка, о котором мы уже рассказывали, кортеж остановился; крики стоявших вдоль дороги зевак стали раздаваться еще громче.
Королева выглянула из окна, и это ее движение, похожее на поклон, вызвало в толпе ропот.
– Господин Жильбер! – позвала она.
Жильбер подошел ближе к дверце. Он с самого начала пути из Версаля нес шляпу в руках, и потому ему не пришлось в знак почтительности обнажать голову.
– Слушаю вас, ваше величество. То, как он произнес эти слова, ясно указывало на готовность Жильбера исполнить любые приказания королевы.
– Господин Жильбер! – повторила она. – Что поет, что говорит, что кричит ваш народ?
Судя по форме, фраза эта была приготовлена заранее; королева, видимо, уже давно ее вынашивала, прежде чем бросить через окно прямо в лицо толпе.
Жильбер вздохнул с таким видом, будто хотел сказать:
«Она не меняется!» Затем он произнес вслух, печально поглядывая на королеву:
– Увы, ваше величество, народ, который вы называете моим, был когда-то и вашим; не прошло и двадцати лет с тех пор, как господин де Бриссак, галантный придворный, которого я напрасно стаи бы здесь сейчас искать, показывал вам с балкона городской Ратуши на этот же народ, выкрикивавший тогда: «Да здравствует Мария-Антуанетта!» и говорил вам: «Ваше высочество! У вас двести тысяч поклонников!» Королева закусила губы; этого человека невозможно было обвинить в недостаточной находчивости или заподозрить в непочтительности.
– Вы правы, – согласилась королева, – однако это свидетельствует лишь о том, что люди изменчивы.
На сей раз Жильбер только поклонился, не проронив ни звука.
– Я задала вам вопрос, господин Жильбер, – заметила королева с настойчивостью, которую она проявляла во всем, даже в том, что ей самой могло быть неприятно.
– Да, ваше величество, – молвил Жильбер, – и, коль скоро вы настаиваете, я отвечу. Народ поет:
У булочницы есть деньжата, Что ничего не стоят ей.
– Знаете ли вы, кого в народе зовут Булочницей?
– Да, сударь, я знаю, что меня удостаивают этой чести; мне не привыкать к подобным прозвищам: раньше меня называли госпожой Дефицит. Есть ли какая-нибудь аналогия между первым прозвищем и вторым?
– Да, ваше величество, чтобы в этом убедиться, достаточно вдуматься в первые две строчки, которые я только что вам привел:
У булочницы есть деньжата, Что ничего не стоят ей
Королева повторила:
– «Деньжата, что ничего не стоят ей…» Не понимаю, сударь..
Жильбер молчал.
– Вы что, не слышали? – нетерпеливо продолжала королева. – Я не понимаю!
– Ваше величество, вы продолжаете настаивать на том, чтобы я объяснил это?
– Разумеется.
– Это означает, ваше величество, что у вас были весьма услужливые министры, в особенности министр финансов, господин де Калон; народу известно, что вашему величеству стоило лишь попросить, и вам давали деньги, а так как, будучи королевой, большого труда не стоит попросить, принимая во внимание, что такая просьба равносильна приказанию, то народ и поет:
У булочницы есть деньжата, Что ничего не стоят ей,
Иными словами, стоят ей лишь одного усилия: произнести просьбу.
Королева судорожно сжала белую руку, лежавшую на обитой красным бархатом дверце.
– Ну хорошо, – проговорила она, – этот вопрос мы выяснили. Теперь, господин Жильбер, раз вы так хорошо умеете объяснять мысль народа, перейдем, если не возражаете, к тому, о чем он говорит.
– Он говорит: «Теперь у нас будет хлеба вдоволь, потому что мы везем в Париж Булочника, Булочницу и юного Подмастерья».
– Вы объясните мне эту вторую дерзость так же, как и первую, не правда ли? Я на это очень рассчитываю – Ваше величество! – с прежней печалью в голосе молвил Жильбер – Если вам будет угодно вдуматься даже, может быть, не в самые эти слова, но в надежду, в них заключенную, вам станет очевидно, что в них нет ничего для вас обидного.
– Посмотрим! – нервно усмехнувшись, отвечала королева. – Ведь вы знаете, что я ничего так не желаю, как понять, господин доктор. Итак, я с нетерпением жду ваших разъяснений.
– Правда это или нет, ваше величество, но народу сказали, что в Версале шла бойкая торговля мукой, и потому в Париже не стало хлеба. Кто кормит бедный люд? Булочник и булочница квартала. К кому отец, глава семейства, ребенок умоляюще протягивают руки, когда за неимением денег дитя, жена или старик-отец умирают от голода? К этому булочнику, к этой булочнице. К кому первому после Бога обращаются с мольбой? Кто заинтересован, кто содействует скорейшему сбору урожая? Тот, кто этот хлеб распределяет. Не вы ли, ваше величество, не король ли, не ваше ли августейшее дитя являетесь раздатчиками хлеба, который посылает всем нам Господь? Так пусть вас не удивляет это ласковое обращение народа; возблагодарите его за надежду, за его веру в то, что король, королева и дофин будут теперь жить среди сотен тысяч голодных, и, значит, голодные будут накормлены.
Королева прикрыла на мгновение глаза и дернула головой, пытаясь справиться с охватившим ее гневом и проглотить обжигавшую ее горечь.
– А то, что кричит этот народ вон там, впереди и позади нас, за это мы должны быть ему благодарны так же, как за прозвища, которые он нам дает, и за песни, которые он распевает?
– Да, ваше величество! И эти крики заслуживают еще более искренней благодарности, потому что песня – не более чем выражение доброго расположения духа народа, прозвища – проявление его надежд, а вот крики – это выражение его желаний.
– А-а, народ желает, чтобы жили и здравствовали Лафайет и Мирабо, не так ли?
Как видно, королева прекрасно слышала и песни, и разговоры, и даже крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38