— Ну, хорошо, — возразил Дункан раздраженно, — тогда не будем ничего есть, кроме ягод и корешков, так, что ли? — Фиби открыла было рот, чтобы сделать краткий экскурс на тему вегетарианства в двадцатом веке, но он прервал ее. — Ах! — продолжал он, пародируя искреннее удивление. — Но, насколько нам известно, растения тоже обладают чувствами. Единственный оставшийся выбор умереть с голоду.
— Я сдаюсь, — сказала Фиби.
— Давно пора, — откликнулся Дункан.
Вода в ведре постепенно дошла до состояния неуверенного, как будто недовольного чем-то, кипения, и Дункан кинул в нее крабов одного за другим. К огромному облегчению Фиби, они оба незамедлительно испустили дух, не делая жалких, тщетных попыток выбраться из котелка.
К тому времени, как Дункан палочкой выудил обед из кипящей, пенящейся воды, зубы у него стучали вовсю. Фиби поморщилась, когда он оторвал клешню краба и стал раскалывать ее двумя небольшими камнями, но от аромата сочного крабового мяса у нее закружилась голова.
Вместо тарелок Дункан разложил на земле большие гладкие листья. Дрожа всем телом, он принялся за еду.
Фиби жевала свои ягоды, жалея, что зачем-то заговорила о вегетарианстве. Она обожала и цыплят, и рыбу и не отказывалась от иногда перепадавшего ей филе-миньона в то время, когда жила в двадцатом веке. Просто ее привела в негодование идея о том, чтобы бросать живых тварей в кипящий котел, но теперь она уже не могла попросить крабового мяса.
В последовавшей торжественной тишине Дункан разломил пару клешней, положил их на лист и протянул Фиби.
— Вот, — сказал он. — Глотай, если не помешает гордость, застрявшая в горле.
Фиби приняла еду и стала поспешно глотать, не думая о приличиях. Вкус был великолепным.
— Все-таки я думаю, что тебе нужно снять рубашку, — сказала она, когда они сидели в мирном молчании, слушая шум дождя. — Я не буду смотреть, если это тебя так волнует.
К тому времени Дункан уже начал зеленеть. Бросив на Фиби негодующий взгляд, он развязал шнурки и стащил рубаху через голову. Его грудь была достойна статуи Давида работы Микеланджело, хотя густо заросла черными волосами, и Фиби не понимала, почему он стесняется. Но, когда она взяла у него рубашку и стала развешивать ее рядом со своими вещами, она увидела его спину.
От шеи до пояса его кожу прорезали отчетливые белые шрамы, и Фиби поразилась, что не почувствовала их в предыдущую ночь, когда ласкала и гладила его в приступе страсти. Но, разумеется, в тот момент все ее чувства были заняты совсем другим.
Дункан неподвижно сидел в свете костра, подставив себя ее взорам и выдерживая эту пытку.
— Что это? — спросила Фиби ровным голосом, возвратившись на свое место около костра, и опустилась на колени на песок, положив руки на бедра, прикрытые бархатным плащом.
— Меня высекли, — объяснил он, вызывающе глядя ей в глаза.
При этих словах к горлу Фиби подступила желчь, но она проглотила комок и не стала отводить взгляда, догадываясь, что он хочет переглядеть ее.
— Господи, Дункан, об этом даже я могу догадаться. Я хочу знать за что? Кто сделал это с тобой?
Он бросил остатки крабовой скорлупы в огонь, глядя, как пламя лижет их. Фиби выиграла матч в гляделки, но не чувствовала триумфа.
— Расскажи мне, — тихо настаивала она. — Здесь нет ни клавесина, ни другого инструмента, чтобы принять твою ярость и обратить ее в музыку.
— Разве это не симптомы зависимого поведения? — спросил он.
«Почему у него такая хорошая память?» — подумала Фиби.
— Нет, — сказала она. — Я не могу изменить того, что случилось, и не могу заставить тебя забыть. Но я могу слушать, а ты, может быть, почувствуешь себя лучше, если выговоришься.
Дункан очень долго молчал, и Фиби решила, что он остался при своем мнении, но, наконец, не поднимая глаз от огня, он начал рассказывать.
— Мне было пятнадцать лет, — сказал он. — Я жил около Чарльстона со своей семьей мой отец выращивал хлопок на плантации. Мы жили хорошо, хотя мне приходилось работать с того возраста, когда я мог поднять мотыгу. У нас были книги, картины, к нам приходили учителя. Моя мать играла на арфе и фортепьяно, и она учила меня…
Но я, конечно, сбился с праведного пути. Я был рослым не по возрасту и к тому же похотливым. Во время одной из частых поездок с отцом в город я познакомился с женщиной, скорее, с девушкой по имени Франческа Шеффилд. Она только что приплыла из Англии со своим мужем, английским капитаном, который был ровесником моего отца. Франческа была красива и очень тосковала по родине, а капитан обходился с ней грубо. Мы с ней подружились, потому что любили одну и ту же музыку и одни и те же книги и в конце концов стали любовниками.
Фиби молча ждала продолжения, вспомнив, что Дункан назвал свой корабль именем этой женщины. Она как будто видела все, о чем он рассказывал, собственными глазами мужественный юный плантатор, красавица Франческа, сосланная из единственного знакомого ей мира в глушь на милость человека, который не мог и не хотел ее понять…
— Когда Шеффилд узнал обо всем Чарльстон маленький город, и тайны в нем живут недолго, меня обвинили… в попытке изнасиловать Франческу, и я был арестован. Мой отец отправился к капитану с пресловутой оливковой ветвью он знал всю правду и, хотя был в ярости, когда узнал о моих отношениях с прелестной мистрисс Шеффилд, не мог вынести, что меня обвинили в таком преступлении.
Дункан замолчал, разгребая угли палкой, и Фиби заметила, к своему бесконечному изумлению, что уже стемнело.
— А Франческа не пыталась тебя защищать? — спросила она после длительного молчания.
— Конечно. Но Шеффилд избил ее хлыстом, как рассказывала Бесси, которая в то время была у них кухаркой, и запер ее в комнате, чтобы она размышляла о возмездии за грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101