— Ты меня сведешь с ума!
— Все может быть, — спокойно отозвался Дункан, — Но, тем не менее, мне бы хотелось звать, что именно тебя тревожит. Мы по-прежнему друзья, не так ли? Кроме того, человек, подверженный тревоге плохой командир, склонный к совершению серьезных ошибок. — Он философски вздохнул. — Если твоими помыслами завладела какая-нибудь хорошенькая девица, то, по моему мнению, единственным разумным выходом было бы немедленно освободить тебя от твоих обязанностей, пока кто-либо из подчиненных не пострадал от последствий твоей озабоченности.
Тонкое лицо Алекса потемнело и напряглось, когда он встретил испытующий взгляд Дункана, и в его глазах читались раздражение и что-то очень напоминающее отчаяние.
— Доколе? — спросил он хриплым шепотом. — Доколе нам еще терпеть эту бесконечную войну?
Дункан поднялся, но не для того, чтобы приблизиться к Алексу. Он слишком хорошо знал, что в иные мгновения неудачное слово вместо успокоения только подтолкнет человека к гибели.
— Пока мы не победим, — ответил он решительно. Огромный просторный Дом, выстроенный еще в середине семнадцатого века, дышал, как живое существо. Белокаменный дворец — бог, ступни которого лизало в беспредельном поклонении сапфирово-синее море, был для Дункана тихой гаванью, подобно радушным объятиям женщины с нежным сердцем. Дом давал ему не только убежище, но и утешение.
Но, увы, Дункан был обручен со своим кораблем «Франческа», быстроходным судном, бесстыдно названным в честь его первой любовницы, скучающей жены британского пехотного офицера Шеффилда. Хотя она много лет назад была с позором отправлена в Англию, где до сих пор, как утверждали сплетни, пребывала в состоянии жалкого бесчестия, ее муж остался в колониях, выжидая подходящей возможности для отмщения.
Дункан стиснул зубы, припоминая все подробности той истории, хотя в течение многих лет приказывал себе все забыть. Он дернул плечом раз, другой, как будто на его спине вновь ожили старые шрамы — следы ненависти соперника. Ему было пятнадцать лет, когда Шеффилд приказал выставить его у позорного столба и высек до потери сознания.
— Иногда я думаю, — произнес Алекс, и Дункан, вздрогнув, очнулся от горьких воспоминаний, — с кем ты воюешь с Матерью — Англией или с ревнивым мужем прелестной Франчески?
В подобной способности Алекса проникать в чужие мысли не было ничего нового, так же как и в реакции Дункана.
— Я буду чрезвычайно признателен, — ответил он резко, — если ты оставишь при себе свои дурацкие и сентиментальные попытки мистического предвидения.
Алекс выкатил глаза. — Ну так вот! — произнес он в следующее мгновение, симулируя экстаз откровения. — Мы захватим майора Шеффилда, свяжем его, как рождественского гуся, чтобы он не мог заткнуть уши, и заставим его выслушать твой словарный запас в полном объеме! Через полчаса он будет умолять о пощаде.
Несмотря на охватившие его воспоминания, Дункан хлопнул друга по плечу и засмеялся.
— Например, я могу прочесть ему всю «Божественную комедию» Данте, — сказал он.
— По-итальянски, естественно, — кивнул Алекс. — Со всеми примечаниями.
Дункан убрал руку с плеча друга. Выражение его лица было не менее торжественным, чем его голос.
— Если ты хочешь перековать свой меч на орало и до конца своих дней возделывать землю, — заявил он, — я пойму тебя, и ты нисколько не упадешь в моих глазах.
— Знаю, — откликнулся Алекс. — Я устал всей душой от этой проклятой войны и мечтаю осесть где-нибудь, жениться и завести полный дом детей. Но, если я не буду сражаться, сыновья и дочери, которых я надеюсь родить, будут такими же бессловесными перед лицом Парламента, как мы. — Он замолчал и запустил пальцы в волосы, которые, как всегда, были безнадежно растрепаны. — Нет, друг мой, как сказал бы мистер Франклин, если мы не будем вместе держаться, нас вместе повесят. Я буду сражаться до конца — своего собственного или конца войны, на что будет Божья воля.
Дункан улыбнулся, и в этот момент раздался далекий приглушенный звон обеденного колокола.
— Ты прав, и мистер Франклин тоже. Но я должен сделать поправку к одному из твоих замечаний. Нас, бунтовщиков, вряд ли можно обвинить в том, что мы «бессловесны перед лицом Парламента». Я думаю, что наши пули и ядра достаточно красноречиво говорят за нас.
Алекс кивнул и улыбнулся. Обеденный колокол зазвонил снова, на этот раз настойчиво.
Не говоря ни слова, двое мужчин направились в другой конец огромного дома, торопясь наполнить свои пустые желудки. Они сели за длинный стол в обеденном зале с десятью выходящими на море стрельчатыми окнами, глядя, как по пляшущим волнам разливается ослепительный солнечный свет. Мгновение потрясающей красоты коснулось души Дункана предчувствием, то ли предостерегая, то ли обещая что-то, а может быть, и то и другое одновременно.
«Скоро случится что-то важное, — подумал он со смирением, — к добру или ко злу».
1995 год
— Добро пожаловать на Райский остров! — прогудел, выбравшись из микроавтобуса, пухлый, коротко остриженный мужчина средних лет с улыбкой Джека Николсона. Он приветствовал рукопожатием каждого члена маленькой компании потенциальных покупателей, что стояли на бетоне, сквозь который пробивалась трава, оцепеневшие от усталости. — Не делайте никаких поспешных суждений, — предупредил он, прежде чем кто-либо успел выразить неудовольствие. — Все-таки уже поздно, и вы долго были в пути. Завтра, при ярком свете солнца, вы получше осмотритесь и, поверьте мне, будете потрясены.
Фиби не хотелось думать о завтрашнем дне и вообще ничего не хотелось, только поскорее принять душ и свалиться на кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101