— И команде тоже.
— Ну и не показывайся, — ответила Фиби. — Завтра вечером Дункан отправит тебя на берег в ялике. Он сказал, что кто-нибудь доставит тебя в Куинстаун в целости и сохранности.
Глаза Симоны заблестели от слез, но у Фиби хватило ума не выказывать жалости. Перед ней была женщина не менее гордая, чем сама Фиби, а она понимала, что значит страдать от тех ран, от которых страдала Симона, и крепко держаться за свое достоинство, когда кажется, что больше ничего у тебя не осталось.
Фиби направилась, было к двери, но остановилась перед ней, не оглядываясь на женщину, которая могла бы при иных обстоятельствах стать ее подругой. Вопрос, ответ на который ей необходимо было знать, наконец, всплыл на поверхность.
— Ты выдашь англичанам Дункана и всех нас, когда окажешься в Куинстауне?
Должно быть, Дункан подумал о такой возможности, но не стал утруждать себя разговорами о ней. Симона, из ревности или по какой-нибудь менее понятной причине, могла привести врагов на Райский остров.
— Вы кое-что забыли, мистрисс Рурк, — сказала Симона с горькой печалью и усталостью, но беззлобно. — Я люблю вашего супруга не меньше, чем вы, а может быть, больше, потому что знаю его дольше. Я видела шрамы на спине Дункана и слышала, как он кричал по ночам, когда во сне вспоминал позорный столб и свою боль. Я не пережила бы, если бы это случилось снова по моей вине, тем более что на этот раз есть разница. В тот раз красномундирники просто высекли его. Теперь они его повесят.
Фиби почувствовала спазмы в желудке, к ее горлу поднялась едкая желчь. Она не могла вымолвить ни слова.
Симона безжалостно продолжала:
— Так что, мистрисс, помните, что я сказала, и будьте осторожны. Иначе как бы вам не пришлось увидеть, как ваш муж расплатится за ваши слова или дела.
Фиби закрыла дверь в трюм и бросилась в капитанскую каюту. Она, конечно, с самого начала знала о связи Дункана с Симоной. Но Симона все равно сильно задела ее, упомянув про шрамы на спине Дункана и кошмары, которые преследовали его полжизни и, возможно, мучают до сих пор. Она не испытывала настоящей ревности, но была глубоко уязвлена тем, что Симона, а возможно и многие другие женщины, была так близка к нему. Она понимала, что это неразумно, но все равно не могла справиться со своими чувствами. И еще большей ношей было опасение, что она сама с легкостью может стать причиной его провала, страданий и смерти.
Фиби оставалась в каюте, пока не появился Дункан, желая узнать, почему она пропустила ужин. Она была удивлена и даже немного польщена тем, что он заметил ее отсутствие, если вспомнить, сколько у него было дел на палубе. Она сказала ему, что у нее разболелась голова это было абсолютной правдой, хотя она сильно преувеличивала степень своих страданий, и, прежде чем уйти, он намочил тряпку в теплой воде и положил ей на лоб. К ее мучениям прибавилось чувство вины.
Вскоре Дункан вернулся с миской похлебки и хлебом и, сняв ботфорты, присел на край койки. Фиби сперва посмотрела на еду, потом на него, но не съела ни кусочка.
— Судя по всему, — произнес Дункан, — разговор с Симоной прошел неважно.
Фиби хотелось плакать и, одновременно, чтобы ее стошнило. Не решившись ни на то, ни на другое, она продолжала сидеть, держа миску с похлебкой и чувствуя себя совершенно несчастной.
— Очень больно… — пробормотала она.
— Что больно? — нежно спросил Дункан, повернувшись и глядя ей в лицо.
— Знать, что кто-то другой прикасался к тебе, спал с тобой, чувствовал то же, что чувствовала я, когда ты любил меня.
— А… — протянул Дункан. — Да.
— Это неразумно, — заявила Фиби, — и мне очень жаль.
Он улыбнулся, взял ложку и поднес к ее рту, так что ей пришлось попробовать похлебку.
— Да, неразумно, — согласился он. — Но очень по-человечески. Ты можешь себе вообразить, Фиби, что я никогда не думал о человеке, женой которого ты была до меня, и не пытался представить, удавалось ли ему заставить тебя кричать и смеяться от наслаждения, не служила ли ты для него, как для меня, источником бесконечных неприятностей?
Фиби с набитым ртом еле слышно усмехнулась сквозь слезы. Прожевав, проглотив и отказавшись от второй ложки, она сказала:
— Любимый мой, не теряй сна из-за Джеффри его даже отдаленно нельзя… было… будет сравнить с тобой. — Когда Дункан поднял брови, она поспешила продолжить объяснение: — Хотя Джеффри тридцать пять лет, он по-прежнему мальчишка, играющий в игры. Ты же стал мужчиной, когда тебе не исполнилось и двадцати. И он никогда не станет по-настоящему взрослым, потому что полон самодовольства и даже не может представить, что ему следует совершенствоваться.
Дункан вытянулся на койке рядом с Фиби, сняв ботфорты, но не раздевшись, и заложил руки за голову.
— Твой язык глубоко озадачивает меня, — тихо сказал он. — Я никогда не слышал ничего подобного. — Он потянулся, вытащил из миски с похлебкой, которую она по-прежнему держала, ложку и вложил ее в свободную ладонь жены. — Фиби, пока ты ешь, расскажи мне о том, твоем мире.
Намек на то, чтобы она продолжала есть, был почти незаметен, но Фиби почувствовала, что Дункан собирается быть настойчивее, если она не послушается. Она не чувствовала голода, но нужно было подумать о ребенке, да и телу, как любой другой машине, необходимо топливо, поэтому она начала стоически уничтожать ужин.
Фиби между глотками поведала историю своей жизни. Она рассказала Дункану о своем детстве, о Джеффри, как она верила, что любит его, а в конце концов обнаружила, что ей просто вскружили голову. Кроме того, поскольку ее мать и отчим погибли в катастрофе на последнем году ее учебы в школе, а ее брат Элиот почти не обращал на нее внимания, она хотела создать свою семью и быть нужной кому-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101