Взяв палитру в левую руку, она заметила: – Холст уже загрунтован, и я набросала вчерне основные контуры фигуры. Теперь можно начать писать маслом.
Она окунула широкую кисть в краску и нанесла первый мазок, продолжая тем временем объяснять каждое свое движение. Кеннет жадно внимал, стараясь не пропустить ни слова, впитывая в себя все знания, обрушившиеся на него золотым дождем. Он отлично понимал, что ни одна школа Королевской академии искусств не даст ему таких глубоких знаний.
Ребекка говорила все медленнее и наконец совсем смолкла, сосредоточив все свое внимание на холсте. Кеннет ничего не имел против, она уже и так предостаточно рассказала ему.
Стараясь не менять позы, Кеннет внимательно наблюдал за работой Ребекки. Это было чрезвычайно увлекательное занятие. Несмотря на кажущуюся хрупкость, она обладала энергией и силой. Художник за работой. Возможно, ему когда-нибудь посчастливится написать портрет Ребекки.
Еще лучше было бы написать ее обнаженной, прикрытой лишь длинными, сверкающими, как расплавленное золото, волосами. За этой смелой мыслью потянулись и другие, и Кеннет постарался себе представить ее изящное тело и форму груди.
Внезапно волна страсти захватила его. Проклятие! Нельзя так распускаться, иначе он выдаст себя с головой. Усилием воли Кеннет оторвал взгляд от Ребекки и стал думать о милом его сердцу Саттертоне. Скоро наступит пора сева. Надо написать Джеку Дэвидсону и выяснить, что он собирается сеять. А ему самому пора занять место в парламенте, хотя вряд ли это удастся в ближайшее время – конца его расследованию все еще не видно. Интересно, продержатся ли волосы Ребекки, скрепленные ручкой кисти, до конца сеанса?
Мысли Кеннета беспорядочно перескакивали с одного предмета на другой. Постепенно его тело деревенело, сидеть становилось все труднее. Наконец он не выдержал.
– Пора делать перерыв, – сказал он, поднимаясь и расправляя затекшие руки. Как незаметно пролетел час, а возможно, и два. – Неужели вы никогда не устаете?
Ребекка недоуменно взглянула на него, словно очнувшись от глубокого сна.
– Устаю, но спохватываюсь слишком поздно.
– Грей-Гаст в лучшем положении, чем я. Он даже усами не пошевелил. – Кеннет подошел к камину и повесил над огнем чайник, затем, потирая затекшую шею, шагнул к мольберту. – Можно взглянуть на вашу работу?
– Я не люблю, чтобы смотрели мои незаконченные картины, – ответила Ребекка и повернула мольберт к стене. – Продолжим наш первый урок.
Пока они пили чай, Ребекка рассказывала Кеннету о натягивании холста, его размерах, грунтовке и лакировке, о нанесении первого слоя масла и лессировке. Наконец она отставила чашку и поднялась.
– Хватит разговоров на сегодня. Если меня не остановить, я могу говорить до бесконечности.
Ребекка указала Кеннету на сундук, стоявший у стены.
– Достаньте оттуда несколько предметов и составьте из них натюрморт.
Кеннет открыл сундук и, повинуясь Ребекке, вытащил из него изящный кубок, гипсовый слепок головы античного героя и еще с полдюжины других предметов. Он расположил все предметы на маленьком столике, покрытом темным бархатом.
Ребекка одобрительно кивнула и поставила у стола небольшой мольберт.
– Я заранее приготовила холсты с разной грунтовкой, чтобы вы могли попробовать свои силы.
Она взяла в руки кисть и торжественно протянула ее Кеннету.
– Пора попытаться нанести первый мазок на холст, – сказала она, подбадривая Кеннета улыбкой.
Когда-то ему, новоиспеченному солдату, вот так же протянули ружье. С ним он прошел длинную и трудную дорогу войны. Куда приведет его это орудие труда, которое Ребекка с улыбкой протягивала ему?
С замиранием сердца Кеннет взял кисть из рук девушки.
Глава 12
Пустынная тропа вилась между высокими деревьями, исчезая в туманной дали. С криком «Вперед!» Кеннет отпустил поводья. Лошадь понеслась во весь опор.
На какое-то мгновение Кеннет забыл обо всем на свете, и радостное возбуждение охватило его: добрый конь под седлом, свист холодного ветра в ушах и счастливая бездумность. Он пришел в себя, когда осадил лошадь и повернул обратно к дому Ситона.
Обычно прогулка верхом на лошади сэра Энтони доставляла ему удовольствие и заряжала бодростью на целый день. Сегодня этого не произошло. Вчерашний урок не выходил у него из головы, на сердце скребли кошки. Ничего путного у него не вышло. Писать маслом оказалось труднее, чем он предполагал. Краски были тягучими, густыми и с трудом ложились на холст, не давая желаемого результата. То ли дело акварель, к которой он так привык!
И хотя Кеннет никогда не считал себя талантливым художником, похвалы его боевых друзей были ему приятны; он даже привык к ним, и сейчас ему не хватало этой поддержки. Барбара Мельбурн и Энн Моубри с восторгом отзывались об акварельных портретах родных, которые он написал. Правда, в душе Уилдинг сознавал, что они переоценивают его способности, но это искреннее восхищение было ему необходимо.
Однако рядом с Ребеккой он чувствовал себя полным ничтожеством и не мог отделаться от мысли, что все его попытки напрасны. Ребекка сделала все, что могла; в ее дельных замечаниях не было и тени насмешки. И тем не менее он едва сдерживал себя, чтобы не отшвырнуть мольберт. Теперь он отлично понимал сэра Энтони, когда тот в случае неудачи начинал злиться и запускал в стену все, что попадалось под руку.
Не лучше обстояли дела и вечером, когда он, поднявшись в свою новую мастерскую, предпринял еще одну попытку написать натюрморт, надеясь, что спокойная обстановка и полное уединение помогут ему лучше справиться с задачей, но, увы, ничего из этого не вышло;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124