Но, видит бог, глаза этого мальчишки не дают ему покоя!
Кингсли пришпорил коня, пустил его легкой рысью и огляделся в поисках Дрю Камерона. Наверное, не очень-то справедливо было посылать в ночной дозор Дрю, но он хотел поговорить с шотландцем наедине, а этого никак нельзя было сделать около фургонов.
Керби нашел Дрю в арьергарде стада. Коровы по большей части уже кончили пастись и устремились на ночлег. Вид у них был довольный, мирный. Дрю откинулся на заднюю луку седла и тихонько напевал под нос песенку — как то было в обычае у ночных дозорных.
— Дрю! — негромко окликнул Керби. Шотландец в ответ устало кивнул:
— С Тузом все будет в порядке. Доктор даже надеется спасти ему ногу, хотя он, конечно, будет хромать до конца своих дней.
Керби покивал.
— Я сказал, что он сможет работать у меня, если я когда-нибудь обзаведусь ранчо.
Керби натянуто усмехнулся.
— Непременно обзаведешься. В жизни не встречал человека, который так быстро учился бы новому делу.
— Не думаю, что другие с тобой согласны.
— Согласны. Я слышал, как они об этом толковали.
Он был рад, что Дрю тактично не назвал по имени его племянников. Кингсли всячески старался оправдать их, но не мог не замечать, что они ревнуют его к Дрю. Они по-прежнему язвили насчет шотландца, хотя погонщики уже принимали шотландца за своего. Особенно после того, как он спас Туза. Теперь все ковбои, за исключением Дэмиена и Терри Кингсли, готовы были работать в паре с Дрю Камероном.
— Я было надеялся, что мальчишка останется в городе, — начал Кингсли. И мог бы поклясться, что при этих словах Дрю как-то напрягся, хотя ответ его прозвучал вполне беспечно:
— Я тоже надеялся, но он не из тех, кто бросает дело на полпути.
— С ним было хлопотно?
— Нет, если не считать, что он едва не утонул. Он сказал, что умеет плавать, — и соврал.
Керби фыркнул.
— Парень чересчур высокого мнения о своих способностях.
— Удивляюсь, что ты вообще позволил ему остаться.
Керби пожал плечами:
— Я тоже когда-то голодал, а точнее — умирал с голоду. Я врал, воровал и обманывал, чтобы раздобыть для нас с братом хоть какой-нибудь еды. Я-то знаю, до чего может довести отчаяние.
Он поколебался, но потом все же спросил:
— Парень о себе что-нибудь рассказывал?
— Не много.
— Иногда… иногда мне чудится, будто он меня давно знает.
Дрю промолчал. Керби вздохнул, все еще удивляясь, почему никак не может выбросить из головы и мальчишку, и его сердитые глаза.
— Тебе нужна помощь? — спросил он Дрю.
— Нет, в такие ночи я люблю одиночество.
Керби его понимал. Бог свидетель, сколько раз он сам наслаждался этим великолепным одиночеством. Облака разошлись, и небо очистилось. Слышно было лишь сонное чавканье скота, да еще порой доносилась песня другого, проезжавшего мимо погонщика.
— Поеду вперед, осмотрюсь. Когда ты прикрываешь мне спину, бояться нечего.
Не дожидаясь ответа, Керби пришпорил коня и двинулся вперед, глядя на небо, освещенное яркой луной. Он даже себе не хотел признаться, что не вернулся в лагерь из-за гневного неотвязного взгляда мальчишки, который по-прежнему занимал его мысли.
8.
Бобы, бобы, бобы… Сидя на земле возле фургона, Габриэль старательно отделяла зерна от плевел, от души надеясь, что, когда перегон закончится, она никогда больше в глаза не увидит ни единого боба.
Прошло три недели, и в середине дня погонщики остановились на берегу Красной реки. Кингсли объявил, что здесь они заночуют, — надо дать отдых людям и скоту перед опасной переправой через реку. На другом берегу начиналась индейская территория, что порождало немало воспоминаний и рассказов бывалых погонщиков, которым повезло остаться в живых.
— Черт их подери! — пробормотала Габриэль, нечаянно уронив горсть неочищенных бобов прямо в горшок. Все еще тихо бранясь, она принялась вылавливать мусор и снова поклялась, что после конца перехода никогда в жизни не возьмет бобы в рот. Господи, они едят одни бобы! Бобы и соленую свинину. С перцем. Чудовищное количество перца! Наверное, отсюда у старого повара такое прозвище — его в шутку иногда называют Перцем.
По правде говоря, Габриэль уже уразумела, что Перец для погонщиков гораздо больше, чем просто повар или лекарь. Он еще судил жеребьевки и пари, был банкиром, брадобреем, исповедником и посредником — и все это исполнял с присущей ему язвительностью, которая, по-видимому, никого не обижала. Ее не только принимали, но и ожидали. Проситель даже испытывал разочарование, если его просьбу не встречали хмуро и со словами: «Черт побери, да не разорваться же мне на двадцать кусков! Я здесь один».
Весь этот перегон повар выступал еще и в качестве учителя. Под ворчливым руководством Джеда Габриэль научилась довольно сносно заваривать кофе и тушить бобы. Он по-прежнему пока не допускал ее в свой фургон, гонял и от голландской духовки, в которой пек пончики и пироги. В ее обязанности по-прежнему входило собирать коровьи лепешки и хворост. Она чистила котелки и сковородки — причем драила их песком, а не мыла грязной речной водой, которую замутил их собственный скот или те стада, что прошли до них. Работая с рассвета до темноты, Габриэль потеряла счет дням. В монотонной страде перегона один день незаметно сменялся другим.
Погонщики поддерживали бодрость духа, заключая бесконечные пари. Они заключали их на все, что угодно: у кого борода будет длиннее, когда они доберутся до железнодорожной станции, и сколько времени должно пройти, чтобы шотландец отказался от ежедневного бритья; как долго они будут переходить вброд реку и когда — хорошо бы этого не случилось — повстречают индейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112