На следующий день она позвонила опять, сказала, что проконсультировалась с юристом фирмы, что истории действительно ей понравились, хотя надо бы взглянуть на оригинал, и что она с удовольствием опубликовала бы ее, если бы я согласилась отказаться от своих прав на тот случай, если объявится настоящий автор.
Долго выбирать между гордостью и ремонтом крыши не пришлось. Само собой, я ради самоуважения подчеркнула, что мои права на эту рукопись весьма относительны.
Не знаю, какова во всем этом доля правды, но не могу отделаться от ощущения, что это не выдумка, как бы абсурдно это ни звучало. Все же я скорее предпочту продать рукопись (даже и отказавшись от авторских прав), нежели лишиться прекрасного изумрудного ожерелья, которое я, наверное, никогда не надену.
Далее читателю предлагается – практически в первозданном виде, так, как написал ее автор, первая из присланных мне историй. Все, что я сделала, это лишь поправила отвратительное правописание и сгладила неровности стиля. Собственно, я даже не знаю, что еще сказать. Я смею только надеяться, что публикация произведения, названного автором «На отречение королевы» (такое нескладное название – она явно не новеллист!), приведет не к судебной тяжбе, а хоть к каким-то ответам на мучащие меня вопросы. И если кто-нибудь из вас знает, кто такая Мэри Рассел, дайте мне знать, пожалуйста. Я умираю от любопытства.
Лори Р. Кинг
* * *
В результате небольшого расследования, которое я провела в библиотеке Калифорнийского университета, я выяснила, откуда были взяты цитаты, которыми автор начинает каждую главу: из философского трактата по пчеловодству 1901 года, принадлежащего перу Мориса Метерлинка, под названием «Жизнь пчелы».
Вступление: от автора
Пожилой философ, выйдя в отставку, уединился в этом месте...
Здесь он, утомленный людской назойливостью, нашел себе убежище...
Дорогой читатель!
С годами я стала понимать, что взросление не всегда желанно. Не спорю, в физическом плане в этом есть определенные прелести, но что меня раздражает больше всего, так это то, что прошлое, столь реальное для меня, в глазах окружающих погружалось в туман истории. События Первой мировой войны искажались в самодеятельных душевных песнях и приукрашенных образах, порой очень впечатляющих, но далеких от действительности; смерть на войне представлялась бескровной. Двадцатые годы превратились в глазах людей в карикатуру; одежда, которую мы носили, висит теперь в музеях, а те, кто еще помнят начало этого сумасшедшего века, начали потихоньку уходить. С нами уйдут и наши воспоминания.
Не знаю, когда я впервые осознала, что Шерлок Холмс из плоти и крови. Холмс, которого я так хорошо знала, был для всех остальных лишь плодом воображения некоего доктора. Но меня это по-настоящему захватило, и появилось ощущение, будто я тоже, заразившись Холмсом, участвую в процессе превращения реального события в факт литературы. Мое чувство юмора быстро вывело меня из этого состояния, но ощущение было весьма специфическим.
Теперь процесс этот давно завершен: истории Уотсона об этом человеке, которого мы оба знали, стали жить собственной жизнью, а живой Холмс стал полулегендой. Литературным персонажем.
С одной стороны, это забавно. Теперь многие авторы пишут романы о Шерлоке Холмсе, помещают его в необычайные ситуации, заставляют произносить немыслимые фразы, тем самым усугубляя легенду.
Я не удивлюсь, если мои собственные воспоминания будут расценены с той же позиции. Действительно забавно.
Как бы там ни было, но я должна заявить, что на этих страницах изложена история моего сотрудничества с Холмсом с самого начала. Читатель, ранее не знакомый с привычками и характером этого человека, может не заметить некоторых несоответствий известной версии. Те же, кто успел проглотить все тома сочинений Конан Дойля, смогут обнаружить у меня целый ряд мест, в которых очевидны отличия от рассказов доктора Уотсона, и подумают, что речь идет о каком-то другом, «ненастоящем» Шерлоке Холмсе.
Единственное, что я могу ответить на это, так это то, что они совершенно правы. Холмс, которого встретила я, отличался от детектива, жившего на Бейкер-стрит, 221-6. Он был уже в возрасте и недавно отошел от дел. Кроме того, все вокруг изменилось: мир был уже не таким, как во времена королевы Виктории, автомобили и электричество заменили кебы и газовые фонари, телефоны вмешались в жизнь даже сельских жителей, а ужасы на военных фронтах подтачивали здоровье каждой втянутой в орбиту войны нации.
Однако думаю, что даже если бы мир не изменился и я встретила бы Холмса в его молодые годы, все равно его портрет, написанный мною, разительно отличался бы от нарисованного Уотсоном. Уотсон всегда чрезвычайно высоко оценивал своего друга, исходя при этом из того, что сам считал себя ниже и всегда испытывал влияние Холмса. Не поймите меня превратно – я очень уважаю доктора Уотсона, но он всегда был таким наивным и порой не замечал очевидных вещей, несмотря на свои благоразумие и человечность. Я же явилась в этот мир бунтаркой, уже в три года вертела как хотела моей невозмутимой няней-шотландкой и растеряла наивность и благоразумие, которые, возможно, у меня были, уже к подростковому возрасту.
Мне потребовалось много времени, чтобы обрести их вновь.
Мы с Холмсом подходили друг другу. Его опыт, конечно, не шел ни в какое сравнение с моим, но его наблюдательность никогда не превышала моей так, как это было с доктором Уотсоном. Мои глаза и ум функционировали по той же самой модели. Мы действовали на одной территории. Так что я вполне допускаю, что мой Холмс не тот, что Холмс Уотсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15