—Тебе виднее, — сказал Лафайет, искоса посмотрев на раскаленную жаровню. — Но я — простой турист, и ни в чем не виновен. Позволь мне хоть на минутку увидеться с герцогом, и обещаю, что замолвлю о тебе словечко…—Ай-ай-ай. Побереги силы, друг. Сам виноват. Зачем ты пошел на дело, не сняв монашеской рясы? Разве не знаешь, что стража с ног сбилась, разыскивая этого соблазнителя, который под носом герцога обделывал свои грязные делишки? Ты совсем с ума сошел, набросившись на Ее светлость перед воротами замка. Заметь, я тебя ни в чем не виню. Она — лакомый кусочек.—И это все, что мне— гм-м… инкриминируют?—А тебе мало? Ее светлостью интересуется сам герцог. И вряд ли ему понравится, что к ней приставал какой-то бродяга.—И мне не отрубят голову на заре?—Голову? Что ты, друг. Тебе назначена обычная процедура: каленое железо. А голову должны были отрубить парню, который превратился в летучую мышь и улетел в трубу.—Жаль, я так не умею, — пробормотал Лафайет и зажмурился.—Я нахожусь на Артезии, — страстно прошептал он. — Прекрасная ночь, светят звезды, и мне надо пройти всего двадцать миль по пустыне…—Заклинания? — с упреком в голосе спросил палач. — Доиграешься, друг, что тебя обвинят в колдовстве.—Бесполезно, — простонал O'Лири. — Опять ничего не получается. Я застрял здесь… застрял навеки.. если не удастся договориться с герцогом. Послушай, — сказал он с отчаянием в голосе, — может, ты сам сходишь к Родольфо? Если окажется, что я говорю правду, тебя наверняка повысят в должности.—Но я не хочу другой должности, друг. В нашей профессии лучше меня не сыщешь. Я очень доволен работой.—Тебе нравится быть палачом? Человек в черном поморщился.—Нам, добистам, не к лицу называться таким некрасивым именем, — сказал он расстроенным тоном. — Мы — добывающие истину специалисты — не чета палачам, которые только позорят наше доброе имя. Попади ты в руки какому-нибудь мяснику, я бы тебе не позавидовал.—Ты считаешь, надо закончить университет, чтобы научиться жечь раскаленным железом?—Не упрощай, друг. Вот, например, мне строго— настрого приказано не превышать полномочий и считать тебя «абитуриентом»— есть у нас такой термин — до тех пор, пока не вернется Ее светлость. А так как приедет она не раньше, чем через две-три недели, сам понимаешь, какая тонкая, деликатная работа меня ждет.—Послушай, — с фальшивой веселостью заявил Лафайет. — Почему бы тебе просто не забыть обо мне, пока Ее светлость не вернется? Тогда ты сможешь разрисовать меня красками и сделать парочку рубцов из воска…—Как тебе не стыдно! — сурово перебил его добист. — Будем считать, я ничего не слышал. Позволь я себе такой обман, меня немедленно выгнали бы из гильдии.—Давай договоримся, — предложил Лафайет. — Если ты дашь честное слово никому не говорить, то и я не скажу.—Эх, заманчиво, но… нет. — Добист поворошил угли, поворачивая докрасна раскаленный железный прут. — Ничего не могу сказать, это ты неплохо придумал, но я не имею права нарушать традиций. Дело чести.Он поднял прут, критически осмотрел его, лизнул палец и слегка дотронулся до железа. Послышалось громкое шипение.—В самый раз. Если тебе не трудно, разденься до пояса. Можно начинать.—О, я не тороплюсь, — быстро сказал Лафайет, отступая к задней стене камеры и лихорадочно ощупывая каменную кладку за спиной.«Один-единственный расшатанный камень, — взмолился он. — А за ним — ма-аленький потайной ход…»—Честно говоря, я уже отстал от графика. Что ты скажешь, если мы потихоньку начнем с эпидермы и постепенно перейдем к нервным центрам? А потом сделаем перерыв на ужин. Да, кстати, забыл спросить, тебе нужен паек? Всего полтора доллара за салат с цыпленком и пирожок с вареньем.—Спасибо, не надо. Во-первых, я провожу лечебное голодание, а во-вторых, сижу на диете. Разве я не говорил, что нахожусь под наблюдением врача? И в особенности мне противопоказан шок. Так что…—Если б от меня зависело, я бы накормил тебя бесплатно, по-американски, но…—Что ты знаешь об Америке? — вскричал Лафайет.—Кто не знает Луиджи Американо, рубаху-парня, главного поставщика яиц. Жаль, конечно, что герцог у нас скряга…—Я все слышу, Стонруб, — прогремел вибрирующий баритон.Высокий мускулистый мужчина с одутловатым лицом, зачесанными назад гладкими седыми волосами и в очках в тонкой золотой оправе стоял в дверях у дальней стены. На нем были желтые вельветовые джинсы, кожаные туфли с закругленными носами, кружевная рубашка и короткий, отороченный горностаем плащ. На пальцах сверкали кольца с драгоценными камнями. Лафайет уставился на неге, потеряв дар речи.—Привет, Ваша светлость, — спокойно сказал палач. — Кушайте на здоровье. Сами знаете, я не шепчусь за вашей спиной, режу правду-матку прямо в глаза.—Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, — буркнул герцог. — Оставь нас. Мне надо поговорить с заключенным.—Ваша светлость! Это нечестно! Мой стержень номер четыре только-только нагрелся до рабочей температуры!—Как ты думаешь, я смогу здесь сидеть, если будет пахнуть горелым?—Гм-мм.. верно.Стонруб швырнул прут на жаровню, с сожалением глядя на O'Лири.—Прости, друг. Я не виноват.Седовласый, прищурившись, смотрел на Лафайета в упор, и как только дверь за добистом закрылась, подошел к решетке.—Итак, это все-таки вы, — резко сказал он и умолк, нахмурившись. — В чем дело? Что вы на меня уставились?—Н-н-никодим? — прошептал O'Лири.—Если это пароль, я его не знаю, — сурово ответил герцог.—Вы… не Никодим? Не инспектор Централи? Вы не можете позвонить, чтобы меня быстренько отправили обратно на Артезию?Родольфо возмущенно посмотрел на Лафайета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54