- Душно? - участливо спросила она.
- Да. То есть нет, конечно... Давайте еще по бокалу-.
- За детей.
- За детей... То есть в каком смысле? За всех детей?
- И за всех тоже. Сегодняшних и будущих. Чтобы жизнь на земле не прекращалась. За плодородие?
- За плодородие.
- Брудершафт?
- Брудершафт.
И не успел Алексей опомниться, как Ада просунула руку ему под руку, осушила бокал и приложилась губами к его губам, при этом непрерывно глядя ему в глаза. Алексей стоял, не в силах отвести взгляда, убрать губы, опустить бокал. Этот поцелуй она исполнила в четверть силы, не пережимая страсть - просто запечатала ему губы.
- Вот теперь мы как брат и сестра, - сказала Ада, отпуская его. - Пора бы и за горячее. Подожди.
И она повернулась к нему спиной и пошла, чуть-чуть, в самую меру покачивая бедрами и кожей ощущая на себе его горящий взгляд.
Готов.
Она устремилась не на кухню, а в спальню, сбросила с себя платье, стянула чулки, отстегнула пояс, скинула белье, быстрым взглядом окинула себя в зеркале. Поперек кровати лежал черный полупрозрачный пеньюар. Она быстро накинула его, еще раз посмотрела на себя в зеркало - и поспешила в гостиную.
Алексей стоял у стола и тупо смотрел на дотлевающую в пепельнице сигарету. Она стремительно подошла к нему и крепко взяла его за обе руки.
- Г-горячее? - хрипло спросил он.
- Горячее, сладкий мой, - сказала она и, обвив полными руками его шею, притянула к себе его лицо и, прижавшись к нему всем телом, впилась в губы...
...Они даже не успели отойти от стола. В первый раз он взял ее тут же, рядом, на ковре - грубо, по-звериному. Он рычал, кусал ее грудь, живот, а она лежала, раскинувшись, и отвечала на его рычание низким грудным стоном, в котором мешались боль и блаженство...
Потом был расслабленный покой, когда оба они, обессиленные, лежали на ковре рядышком, словно курортники на пляже, не в силах и не желая пошевельнуться... ели жаркое прямо из латки, разрывая мясо на куски, подкармливая друг друга прямо с рук, слизывая соус с желанных пальцев. Потом они мазали друг друга остатками соуса и поливали шампанским, потом, визжа, вместе отмывались под душем, где соединились во второй раз... Потом снова был блаженный покой, кофе с яблочным пирогом, вальс под звуки пластинки, который они танцевали чинно, словно на каком-нибудь официальном приеме - разве что оба были совершенно голые. Потом под серебристый смех Ады он поднял ее и унес в спальню, где на ее супружеском ложе все повторилось в третий раз... потом в четвертый... в пятый... в шестой. Они сбились со счета и уснули в объятиях друг друга.
VII
...Ложе зависло в черной пустоте, озаряемой лишь кровавыми сполохами откуда-то снизу. Он задыхался и вращал глазами, не в силах шевельнуться. Ничто видимое не придавливало и не сковывало его конечности. Их обездвижила сама чернота, бескрайняя и вязкая.
- А! - простонал он. - А-а!
На черном фоне проступили тени, еще более кромешные. Они медленно падали откуда-то сверху, замирая прямо над ложем. Вот передняя, отразив нижний свет, оказалась громадным червяком с головой свиньи и лицом академика Захаржевского.
- Что, племянничек? - зловеще и плаксиво зашипел червяк. - Сладко ли спится? Ты без спросу взял у меня кое-что, теперь мой черед... Беру прыткие ручонки твои. Тоже хочу на фортепьянах, на сиськах, на белендрясах...
- Глаза мои! - оттеснив червяка, прогудела вторая тень. Под краем черного капюшона он разглядел голубое лицо покойного Лехи Розанова с красными дырами на месте глаз.
- Молчать! - рявкнула третья тень, закутанная в чернейшую тьму. - Мы здесь главные! Всем хватит, если после нас останется!
Тень откинула тьму, как сбрасывают плащ, и в гнилостно-зеленом мерцании над лежащим нависла фигура лагерного опера майора Баландина с большими узловатыми рогами.
- Желаем голову! - прогундосил рогатый опер. - Оченно нам интересно, как эта голова устроена. А вам, радость моя, чего хочется?
Из-за пазухи у опера вылетела маленькая крылатая чертовка.
- О-о-о! - голосок ее звенел, как хрустальный колокольчик. - Нам хочется всегда одного. Саменького сладенького...
Стрекозой облетев вокруг лежащего, опустилась у него между ног и встала в изящной позе, обняв вздыбленный фаллос, как обнимает мичуринец лично им выращенную яблоню.
Алексей закричал. Опер погрозил ему мерцающим пальцем.
- Чего разорался? Мигом успокоим. Ну-ка, ро-6я, навались...
Они набросили ему на лицо мягкую тяжелую перину и прижали. Ложе качнулось и поплыло. Умирая от удушья, он дернулся и резко сел, при этом сбросив с лица Адину ляжку. Она чмокнула во сне губами и, не просыпаясь, перевернулась на бок, ударив его пяткой по голому животу. Он осторожно скатился из-под нее на прохладный пол и немного полежал там, чтобы отдышаться. Потом тихонько встал и осмотрелся.
Ада лежала поперек широкой супружеской кровати. Ее темные влажные кудри разметались по полосатому матрасу. Свитая в жгутик простыня уползла под подушку, а одеяло бесформенной кучей лежало на полу.
Он поднял одеяло, встряхнул его, приготовился бережно набросить на Аду - и замер. На белой, гладкой спине, между лопатками сидел коричневый, мохнатый паук.
- Пшел! - тихо и яростно зашипел Алексей, махнул ладонью. Паук не шелохнулся. Родинка.
"Не сгоняй паука..."
Алексея прошиб холодный пот, сердце замерло, пропустило такт и вновь гулко заколотилось.
- Да что это я, в самом деле... - прошептал он и поспешно прикрыл одеялом спящую Аду. Руки тряслись. Ему было невыносимо видеть ее роскошное тело. Алексей тряхнул головой, сбрасывая необъяснимую, цепенящую истому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25