оказаться как можно дальше отсюда. Но чтобы не рассердить майора, Нилушка послушно тыкал пальчиком в первую попавшуюся вещицу и умирающим голосом спрашивал:
– Можно... папа?
– Конечно, можно... сынок, – с несколько натужной сердечностью отвечал отец. – Это сандаловые четки... в общем, такие бусы специальные... Чувствовалось, что присутствие сына его тоже тяготило. Майор расстался с Нилушкой, когда тот был живым щекастым пупсом, умевшем лишь пачкаться да орать в самое неподходящее время, и теперь тоже никак не мог свыкнуться с тем, что этот незнакомый мальчишка, толстый, бледный, с темными кругами под глазами – и есть тот самый пупс, его родной сын, и с этим обстоятельством надо что-то делать. Впрочем, Нилушка этого понять не мог, да и сам майор – тоже вряд ли...
Мальчик послушно брал в руки четки, перебирал несколько бусинок, тихо клал на место.
– Еще что-нибудь показать? – с готовностью спрашивал майор.
Нилушка понуро кивал головой и разглядывал предложенное, толком не видя и не слыша старательных разъяснений отца. Когда мама, а чаще бабушка за каким-нибудь делом выкликали его, он пулей вылетал из комнаты, и даже пытки у рояля были ему в радость.
Ночью, выйдя в туалет, он услышал обрывок разговора, который вели на кухне взрослые. Солировал майор:
– ...повышенная солнечная активность, и врачи настоятельно рекомендуют родителям детей с ослабленным здоровьем этим летом воздержаться от их вывоза на Черноморское побережье. Прекрасные места для детского отдыха есть и в средней полосе России, на Карельском перешейке и в Прибалтике... Это я, дорогие женщины, к тому, что не худо бы еще раз все взвесить. Сами же говорите – ребенок перенес бронхит...
До сознания Нилушки дошло только слово "черноморское", и тут же защемило в груди. Еще зимой мама обещала свозить на Черное море, и так аппетитно про это море рассказывала.
– Вам не стоило утруждать себя чтением, Роман Нилович, – отвечал четкий, ледяной голос бабушки. – Ваша мысль предельно ясна и без газетных слов. Я прекрасно понимаю, что вдвоем с Ольгой отдыхать вам будет куда вольготнее и спокойнее. Не стану возражать. При таком подходе всем будет только лучше, если мальчик отправится в деревню с Аглаей Антоновной и со мной. И в первую очередь ему самому.
– Но, Александра Павловна, я вовсе не это имел в виду...
– Ах, мама, но тебе же будет трудно управляться и с Нилом, и с бабушкой. К тому же я обещала Нилушке...
Ольгу прервал громкий рев из туалета:
– Не хочу на море, не хочу на море, хочу в Толмачево! С бабушкой! И с бабуленькой! Майор не сдержал вздох облегчения. Когда Нилушку привезли из деревни, отец был уже в Китае. На следующее лето мама сама летала к нему и привезла себе, сыну и бабушке много красивой одежды.

VIII
(Ленинград, 1982)

– Насколько я понимаю, вы в этот период получаетесь как бы безотцовщиной при живом отце. За такое короткое время ни вы не успели принять и полюбить его, ни он вас, вы встретились и расстались совсем чужими людьми, а ваши домашние это положение ничем, можно сказать, не облегчили.
– Там все друг другу чужие.
– Три поколения, три женщины, холодные, как Парки... – пробормотал Евгений Николаевич. – Клото, Лахесис, Атропос...
– Что вы сказали?
– Так, ничего... Бабушка ваша мне понятна и объяснима. А вот мать...
– Я не хочу никого судить, да и не имею права. Ольга Владимировна – выдающаяся, почти великая певица, талант, полностью раскрытый и реализованный, – без намека на иронию сказал Нил. – Она живет только оперой, а все, что не есть опера, для нее существует лишь фоном, где-то там, на самой периферии сознания.
– В том числе и единственный сын?
– В том числе и единственный сын, – подтвердил Нил. – Только винить ее в этом – все равно, что пенять на луну за то, что не греет. Теперь-то я понял, а прежде сильно обижался... Пожалуй, единственное, в чем ее можно упрекнуть – что она вовремя не осмыслила свой жизненный вектор и допустила мое появление на свет...

IX
(Ленинград, 1963)

Минуло два года. Мамина слава крепла, ей присвоили звание "заслуженной артистки", а потом вызвали в Москву и наградили медалью. Сразу по возвращении они с бабушкой затеяли большую перестановку, поскольку теперь маме нужна была отдельная комната для отдыха и занятий. Для начала Нилушку выселили из его с мамой спальни, куда тут же запустили мастеров, обивших стены специальными звукоизолирующими панелями и поставившими новую дверь, обтянутую чем-то толстым и мягким. Его кровать выкинули на помойку, заменив ее новым раскладным диваном, а диван, вместе с его столиком и ящиком с игрушками, затолкали в угол гостиной.
Но и этот угол не стал для него тихим прибежищем – вскоре в гостиную перекочевал бабушкин рояль, и сюда с утра до позднего вечера стали ходить ученики. Учеников у бабушки заметно прибавилось, и хотя она вдвое увеличила плату за обучение, попасть к ней могли далеко не все желающие – еще бы, брать уроки у матери самой Баренцевой! Бабушка уже не могла позволить себе проводить занятия в своей комнате, где теперь безвылазно находилась бабуленька, вконец одряхлевшая и утратившая последние признаки презентабельности и транспортабельности. Ни приласкать правнука, когда он, изгнанный из других комнат, забредал в ее старческую обитель, ни сказать ему что-нибудь хорошее она не могла, если вообще когда-нибудь умела. С другой стороны, была уже не в состоянии шипеть и шпынять – и на том спасибо. Даже детский сад, куда его вскорости определили, чтобы зря не болтался под ногами, казался, по сравнению, мил и приятен, и домой возвращаться было ой как тяжко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21