— Простите, в каком деле?
— Я... э-э-э... Страна у нас большая, культура разнообразная. Надо, так сказать, согласовывать, наводить мосты, способствовать взаимопониманию между народами...
— Ну, а в мировом масштабе как? — лукаво спросила Таня. — Можете?
— Могу, если начальство разрешит, — ответил Дубкевич, улыбкой давая понять, что не оставил без внимания Танину шпильку в свой адрес. — В отличие от вашего национального героя Василия Ивановича в наклейках не запутаюсь. Этому научен.
Из фойе донесся гул, покашливание, шорох шагов.
— Сяо-ляо, — сказала Таня. — В переводе с китайского «кончил трепаться». Допивайте и пошли в зал. Желаю видеть моего Марлона,
— Есть такое предложение, — сказал Дубкевич. — Давайте после сеанса посидим в «Европе», я там остановился, поужинаем...
— А что... — начал Павел, но Таня покачала головой.
— Как-нибудь в другой раз. Извините, Антон Ольгердович, завтра переезжаем на новую квартиру.
— Жаль, — растянув губы, сказал Дубкевич. — Я завтра уезжаю. Впрочем, поздравляю и надеюсь на скорую встречу. Кстати, вот моя карточка.
— Спасибо, — сказала Таня. — Может быть. Они пошли в зал.
На другой день, рано утром, Павел собрал книги, записи, одежку. Подумав, добавил старую, но дорогую гитару ручной работы, подаренную ему отцом еще в десятом классе. Все это он подбросил по пути на работу на свою новую квартиру — для этой цели Дмитрий Дормидонтович выделил свою служебную машину. Павел не возражал — некогда было. Он наспех покидал вещи в прихожей и помчался в институт. Время было горячее, и его почти недельное отсутствие проблем не убавило.
Все, что касалось Павловых чудо-камешков, подтверждало и даже превосходило его самые оптимистические ожидания. Но уже вплотную приближалось время всерьез задуматься о том, ради чего, собственно, и был создан его отдел: о практическом применении волшебных свойств голубых минералов. Павел нередко ловил себя на том, что стремится растянуть подготовительный период, отодвинуть начало работ. Он понимал, что тогда уже объективно потеряет право лидерства, что первые роли в проектах должны будут занять другие — конструкторы, электронщики, а ему останется лишь то, что полагается по должности начальника: контроль, координация. И самое неприятное — что нередко придется контролировать и координировать то, в чем он ни черта не смыслит, а следовательно, ставить результат в зависимость от обстоятельств, на которые он лично повлиять не сможет, хотя будет требовать этого от себя, как от него будут требовать другие.
В обязанности начальника его, надо отдать должное, вводили в мягком режиме, но и необходимый минимум администрирования, которым ему приходилось заниматься, ввергал в скрываемое даже от самого себя отчаяние.
Тем с большим желанием ждал он лета, когда сможет вновь окунуться в родную стихию, вновь ощутить на своей коже ветер «поля» (хотя его «поле» — высокие горы Памира), со всех сторон обходить, обстучать, обмерить, обчертить месторождения, лишь нащупанные в прошлом году. К экспедиции этой он готовился загодя и включение ее в план работы института, хотя она совсем не вписывалась в профиль этого учреждения, поставил непременным условием своей работы. Организационных проблем было много, но самым больным вопросом оказались кадры. Все разработки режимного института были режимны по определению, и Павел был бессилен пригласить в отряд кого-то из коллег, поскольку никто из них не располагал надлежащей формой допуска и в институте не работал. В результате в состав экспедиции Чернова вошли два геолога-радиоактивщика, физик-атомщик, два инженера и бухгалтер, она же повариха. Короче, в научном плане он здесь мог рассчитывать только на себя.
Судя по тому, что он увидел прошлым летом, есть хорошая возможность собрать богатейший материал. Это было ему очень нужно. Нужно во многих отношениях и не в последнюю очередь потому, что это даст ему моральное право еще какое-то время заниматься своим делом и, посвятив себя обработке полученного материала, не уходить с головой в прочие тяготы новой пока еще должности и службы, впечатление от которых было у него не очень определенным и сильно двойственным.
С работы Павел пришел усталым, издерганным — он там сразу оказался нужен всем, включая начальника военного стола и председателя месткома. И с каждым нужно было разговаривать на темы малоинтересные и малопонятные, а то и вовсе дикие (организация собрания в поддержку героической борьбы ангольского народа), что-то записывать, подписывать, раскладывать по папочкам, отвечать на звонки и урывками решать собственные проблемы — экспедиция, проекты и расчеты экспериментальных схем с его кристаллами... Поднимаясь по чистой лестнице, он с тоской думал о куче барахла, дожидающегося его в прихожей.
Он открыл дверь. Никакого барахла не было, только на вешалке аккуратно висели его светлая летняя куртка и кепка. Внизу, на полочке, стояли его клетчатые тапочки. Он заглянул в шкаф: плащ, пальто, зимняя куртка. Рядом Танины полушубок, дубленка, бархатное пальтецо. Внизу рядочками обувь. Павел переоделся в тапочки и заглянул в гостиную — никого, только из кабинета стрекотание пишущей машинки. Павел пошел на этот звук.
Таня сидела за открытым секретером и проворно печатала, заглядывая в разложенные рядом бумажки. Папки с рукописями Павла лежали на его солидном столе у окна. Книги расставлены по полкам.
— Целуй сюда, — сказала Таня, не поворачивая головы, а только выставив вверх левую щеку. — Извини, зашиваюсь. Послезавтра сдавать. Твои бумаги я положила тебе на стол, сам разберешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24