…И вот наконец я в доме Флетчеров. Это большой старый дом, который стоит на крутом склоне с великолепным видом на город внизу, на близкие горы с одной стороны и уходящую до горизонта плоскую прерию — с другой. Там, вдалеке, горизонт затянут дымкой. Там город Денвер. «Да! В таком доме, с таким видом и должен жить Флетчер», — подумалось.
А хозяин уже рассказывал, как он все свободное время тратит сейчас на выращивание овощей, разбивает огород на том участке склона, который перед домом. Действительно, сразу перед домом, вниз по склону, была маленькая бетонированная площадочка, а потом обрыв метра в два, выложенный из валунов, которых тут так много (ведь само слово «Боулдер» значит «булыжник», «валун»). А под обрывом-стеной была уже горизонтальная площадка возделанной земли, на которой разрослись помидоры, продолговатые зелёные тыквы, овощи, похожие на кабачки. Это «зукини сквош». По стене вьётся виноград. Джо сорвал гроздь: «Попробуй!» Виноград хоть и зелёный на вид, но сладкий, с терпким вкусом муската. А ещё дальше от стены, почти на склоне, разрослись какие-то жёлтые, чем-то чуть похожие на маленькие подсолнухи цветы в рост человека. Толстые стебли растут кустами прямо вверх, а на самом верху — три-четыре цветка или бутона.
— Что это, Джо? Похоже на сорняк. Зачем эти цветы на огороде?
— Это не сорняк, Игорь. Это иерусалимские артишоки. Когда станет холодно, придёт настоящая осень — земля у основания этих пучков стеблей вдруг как бы вспухнет. Это под землёй образуются гроздья клубней, по размерам и цвету похожие на картофель. Вот тогда я отрежу верхушки стеблей, оставлю над землёй лишь один фут, чтобы знать, где искать клубни. И всю зиму я могу есть их. Разгребу снег, поддену лопатой — и сочные клубни готовы к еде. Их едят сырыми, режут, как редьку или редиску, в салат…
И мы начали спускаться по склону к дороге. У дороги, где было влажно от арыка, протекающего вдоль неё, всё было ярко-синее и голубое от зарослей очень ярко раскрашенных грамофончиков. А в стороне — заросли больших жёлтых цветов, как бы огромных жёлтых ромашек с темно-коричневой, почти чёрной серединой.
— А эти как называются? — спросил я без надежды на ответ. Ведь американцы, как правило, не знают названий своих цветов, деревьев и птиц.
— А этот цветок называется «черноглазая сюзанна» — сказал Джо.
— Джо, а что, иерусалимский артишок привезён из Иерусалима?
— Конечно, нет, — был ответ. Оказалось, что это местный, американский сорт подсолнуха. Здесь много самых разных диких сортов подсолнуха, которые растут на полях, как сорняки, ну, а этот оказался съедобным со стороны, о которой русскому человеку невозможно было догадаться.
Конечно, в своих разговорах с Флетчером вспомнили мы и Бурханова. Я посетил его всего за неделю до последней моей поездки в США. «Если увидите Флетчера — передайте ему от меня привет», — сказал Бурханов. Когда я вернулся домой — позвонил ему. Подошла какая-то женщина с грустным голосом, выслушала все, не перебивая, а потом сказала: «Пока вы были в Америке — Василий Федотович умер»…
«Чесапик-Инн»
Повидавшись с директором ДПП, я обычно, в первые мои посещения Америки, поступал под опеку к моему приятелю со времён зимовки на американской станции Мак-Мёрдо Робу Гейлу. Лётчик по профессии, он много лет работал в Антарктиде, и там мы с ним часто летали вместе, подружились. Этому способствовало и то, что Роб учил русский язык и общение со мной давало ему практику в языке. Сейчас уже Роб был в отставке и служил в ДПП как специалист по планированию воздушных операций.
В день первого моего прилёта в Вашингтон по дороге на ледник Росса после долгих переговоров между НСФ и Линкольном мои «хозяева» сказали мне смущённо:
— Ты извини, пожалуйста, но и мы, и те, с кем мы говорили сейчас, — все мы бюрократы. А бюрократы все одинаковые, они свято соблюдают букву инструкций. По инструкции мы не имеем права тратить деньги сами. Мы можем только давать гранты учёным и другим организациям. Поэтому деньги на твою работу, включая и пребывание в Америке, мы перевели на счёт Проекта ледника Росса в Линкольн, штат Небраска. Мы все сделали правильно, и деньги там лежат. Но у них есть свои бюрократы, со своей инструкцией, которую для них утвердили мы сами. Согласно этой инструкции, любые оплаты в рамках Проекта могут быть сделаны лишь по прямой дороге от города Линкольна, штат Небраска, до Антарктиды, и за жизнь в Вашингтоне бухгалтерия Университета штата Небраска не заплатит тебе ни цента.
Я молчал сконфуженно.
— Но! — и дальше уже зазвучали более мажорные нотки: — Но выход есть. Твой друг Роб Гейл приглашает тебя провести два дня, которые ты будешь в Вашингтоне, в качестве его гостя. Он живёт, правда, далековато от города, но его дом на берегу залива, в зелени, он предлагает тебе отдельную комнату и обещает не беспокоить тебя. А утром ты с ним будешь ездить на работу.
— А, Игорь? Поехали ко мне? Конечно, в гостинице тебе было бы спокойнее после дороги, но я постараюсь тоже… — говорил мне, застенчиво улыбаясь, коротко, ещё по-военному постриженный и похожий на мальчика Роб Гейл.
— Конечно, Роб, конечно, спасибо, если только я не очень стесню, — бормотал я, радуясь в душе, что представится возможность увидеть Америку изнутри.
Роб жил в небольшом городке на берегу Чесапикского залива, в часе с лишним езды от Вашингтона. Маленький уютный домик в садике, одна сторона которого крутым, поросшим деревьями склоном уходит в голубую воду залива. Одно из деревьев опоясано было цепью, на которой болтался у берега маленький швертбот без мачты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47