Очнулась в постели. Вход в юрту открыт, в него вливается поток яркого
света и свежего утреннего воздуха; за порогом мятая трава, на ней висят
розовые, малиновые, голубые огоньки росы. Слышны голоса людей, жалобное
меканье козленка и скрип повозки. Видно, бежать ей некуда, иначе у юрты
была бы стража. А может быть, стража есть...
Оэлун села, обвела взглядом юрту. У стены напротив входа стоит узенький
столик, на нем кожаные куклы - онгоны - с засаленными головами - следами
жертвенных угощений, второй стол у очага, на нем чаши и большой глиняный
сосуд, в очаге под черным, задымленным котлом куча угля и пепла; еще один
столик, совсем маленький, с черной блестящей крышкой и резными ножками,
стоит у ее постели на снежно-белом, расшитом строчками войлоке; ее постель
в восточной половине юрты; напротив, за очагом, еще одна постель, но она
пуста; ближе к выходу на стене висят одежда, латы из толстой воловьей
кожи, старый, побитый и потертый колчан. Все вещи обычные, знакомые ей с
детства, только черный столик, такой блестящий, что в крышку можно
смотреться, как в зеркало, она видит впервые. Где она находится? Что с ней
будет? Вспомнила своего Чиледу и беззвучно заплакала. Его, наверное, уже
нет в живых. Она обещала спасти его и не спасла. Ей тоже надо умереть.
Бесшумно вошла молодая служанка в заношенном халате, молча поклонилась,
поставила на маленький столик деревянное блюдо с сушеными пенками, налила
в чашу молока. Оэлун, всхлипывая, знаком показала, что ей ничего не нужно.
- Фуджин ' должна много есть и мало плакать,- на ломаном языке сказала
служанка, грустно вздохнув, присела возле Оэлун.- Слезы испортят твое
лицо.
[' Ф у д ж и н - госпожа (кит.)]
- Мне теперь все равно.
- Э-э, не надо так, не надо!- затрясла головой служанка.- Фуджин
молодая, красивая - хорошо жить надо.
Она ласково прикоснулась к волосам Оэлун, принялась выбирать из них
сухие колючки, нацеплявшиеся во время ночной скачки.
- Ты откуда? Как тебя зовут?- Оэлун перестала плакать, крохотная
надежда затеплилась в душе: может быть, эта женщина сумеет помочь ей.
- Я из Китая. Имя мое на вашем языке Хоахчин, на нашем - Хуа Чэн.
Недавно я так же, как ты сейчас, убивалась-плакала. Теперь не плачу.
Привыкла. Да мне-то что, я простой человек, харачу, по-вашему. Дома была
прислугой, тут то же самое. Тут даже лучше. Дома хозяин был собака злая.
Бамбуковой палкой по спине бил. Ой-ой, как больно!- Хоахчин повела
плечами, плаксиво сморщилась, но тут же засмеялась.
- Как ты сюда попала?
- У моего хозяина был свой хозяин, сильно большой человек. Его сам
великий и светлоликий хуанди ' отправил сюда послом. Он взял с собой моего
господина, а мой господин взял меня и моего маленького брата Хо. Большого
господина и моего господина тут зарезали...
[' Х у а н д и - император.]
Хоахчин зябко поежилась, отпустила волосы Оэлун.
За стеной юрты послышались легкие быстрые шаги. Хоахчин торопливо
поднялась и, кланяясь, исчезла за дверью. Почти тотчас же в юрту вошел
Есугей. Он был без оружия, только на широком поясе висел узкий нож,
отделанный бронзой. Есугей сел к столику напротив, без любопытства,
задумчиво посмотрел на нее, попросил:
- Не сердись, Оэлун, за вчерашнее.
У Оэлун перехватило горло. Через силу выдавила хриплое:
- Где Чиледу?
На мгновение в серых глазах Есугея вспыхнули холодные огоньки, он
нахмурился.
- Вы его убили?- прошептала Оэлун, ее взгляд упал на пояс Есугея: если
резко наклониться над столиком, можно успеть выдернуть нож.
- Не убили,- с досадой отозвался Есугей.- Ты не хотела его смерти, и
он живет. Но если будешь напоминать о нем, я привезу тебе его голову.
Он замолчал. Молчала и Оэлун. В дымовое отверстие влетел овод, стал
кружиться по юрте с назойливым жужжанием. Оэлун слушала это жужжание,
смотрела на чашу с молоком; в голове, в сердце была немая пустота.
- Оэлун.- Голос Есугея прозвучал как бы издалека, она не подняла глаз,
не пошевелилась.- Я не сделаю тебе зла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Только смерть заставит меня отказаться от тебя. Запомни это, Оэлун.- Он
помолчал.- Мы идем на войну. Если меня убьют, значит, небо не хотело,
чтобы я стал отцом твоих детей. В случае моей смерти тебя отвезут домой.
Но если я вернусь... Оэлун, ты хочешь, чтобы я вернулся живым? Молчишь?
Есугей поднялся, стал ходить по юрте. Его лицо становилось все более
хмурым и озабоченным. Он был совсем не таким, как вчера. Ни едких шуток,
ни насмешливой дерзости. Он ходил по юрте, казалось, совсем позабыв об
Оэлун. Внезапно остановился, тихо, словно жалуясь, проговорил:
- Они все-таки убили его. И как убили!
- Кого... убили?- У Оэлун мелькнула мысль, что Есугей говорит о
Чиледу, что до этого он ее подло обманывал.
- Они убили Амбахай-хана... Да, ты же не знаешь...
Оэлун с облегчением вздохнула. Что ей смерть хана!
- ...Ты не знаешь, кем был для меня Амбахай-хан. Я его любил больше
родного отца. Его мудрость была силой нашего племени. Проклятые татары!
Они схватили Амбахай-хана и выдали Алтан-хану китайскому. Алтан-хан велел
пригвоздить его к деревянному ослу. Толпа зевак ходила смотреть, как
умирает багатур и мудрец. Багатур Хутула, сын славного Хабул-хана, поведет
нас, воинов-мстителей. Мы воздадим всем за все!
То, о чем говорил Есугей, было далеко от Оэлун, но против своей воли
она прислушивалась к звучанию его голоса. В нем было столько буйной
ярости, что ей стало не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23