Ни один. И не вошел. Это может быть, как ты думаешь? Четырнадцать этажей… И ни одного человека за два часа! Конечно, эвакуировали людей. Спустили вниз и вывели через черный ход. А ты что думал, Гаптен будет ждать, чем тут наши с тобой переговоры увенчаются?.. Павел, у тебя близорукость. Во всем. Понимаешь?! Бли-зо-ру-кость…
— Близорукость , — Павел побледнел и непонимающе уставился на Данилу.
—Ты видишь только то, что хочешь видеть. А главного не хочешь понять, не хочешь или боишься. Страшно. Ведь если перестать отмахиваться от главного, если принять всем сердцем то самое важное, что есть у тебя в жизни, то уже нельзя будет жить как прежде. Тебе-прежнему предстоит умереть, а тебе-новому — родиться. Смерть и возрождение. Страшно. И всегда ты, Павел, главное пропускаешь, всегда… Устроил маскарад. И с Олесей — ужасный. И здесь, с этой бомбой. Просто глупо. Детский сад.
— Гадко, — сквозь зубы процедил Павел.
— Что гадко ? — от удивления у Данилы взлетели брови.
— Я сказал, что только ты один. Я и ты. А вы все подстроили, вывели людей…
Данила тихо рассмеялся, закрыв лицо руками.
— Павел, мы здесь с тобой — один на один, как ты и хотел. Мы одни. Ты и я. Что еще?.. Ты плачешь?!
Павел плакал. Действительно, он плакал.
— Я думал, ты меня поймешь. Я думал, ты меня поймешь… — шептал он сквозь слезы и бессильно бил себя кулаками по голове. — Ты один… Потому что если не ты, то кто?.. Кто?.. И даже ты, даже ты не понимаешь, ничего не понимаешь… Ничего…
C момента того разговора прошло две или три недели. Олеся стала строже одеваться и уходить на работу раньше. Потом я узнал, что ее в самом деле повысили. Она стала программным директором, но не сказала об этом мне. Видимо, по-прежнему думала, что страдает мое самолюбие. Отвратительно. Своей уверенностью в ничтожности моих мыслей и чувств, своей ложью и недоверием она разрывала мою любовь к ней на мелкие клочки.
Однажды вечером она пришла сияющей и, улыбаясь, протянула мне бутылку вина.
— Что за праздник? — спросил я.
— Просто так, — ответила Олеся, продолжая улыбаться и бросать на меня загадочные взгляды.
— Говори, что случилось? — я обнял ее за талию, поднял и закружил.
Она рассмеялась.
— Ну так в чем дело? — я поставил ее и прижал к себе, поправляя выбившиеся из прически пряди волос.
Мы поцеловались, и она сказала, гладя ладонями мое лицо:
— Знаешь, у нас сейчас идет совместная акция с одним телеканалом. Они собираются делать телепроект. Интеллектуальное ток-шоу. У них много вакансий. От ведущего до сценариста. И я подумала, что тебе это может быть интересно. Ты много знаешь о философии, у тебя очень оригинальный взгляд… Ты бы мог попытаться. Я уже говорила с продюсером…
Я отнял ее руки.
— Ты, кажется, говорила, что любишь меня таким, какой я есть, — мои губы сложились в жесткую саркастическую усмешку.
Мне были не нужны ее оправдания. Я наперед знал все, что она скажет. Как она будет уверять в том, что все она делает исключительно ради моего блага. Что думает только обо мне.
И она сказала это. Все. Точь-в-точь. Слово в слово. Как дежавю.
Старательно подбирая слова, Олеся трепетно «оберегала» мое «уязвленное самолюбие».
— Мне, кажется, ты сможешь чувствовать себя увереннее… — нерешительно, словно ступая по тонкому весеннему льду, сказала она. — У тебя… м-м… появятся деньги на те книги, что ты хочешь купить…
— Если мне понадобится какая-нибудь книга, я могу взять ее в Публичной библиотеке, — ответил я с издевкой.
Неужели она не остановится? Неужели и дальше будет вбивать гвоздь за гвоздем в мое сердце?
— Извини, — она глубоко вздохнула, чтобы унять волнение. — Я понимаю, что это совсем не та работа, о которой ты мечтал, но… Но я подумала… Я подумала…
Она не могла найти слов. Ведь если она признается самой себе в истинных причинах своего поступка — образ ее «возлюбленного», который она так тщательно и так долго выкраивала внутри своей головы, с треском разойдется по швам.
— Хочешь, скажу это за тебя? — усмехнулся я. — Тебе стыдно за меня. Тебе дико стыдно перед твоими знакомыми, перед твоими идиотскими подругами, что твой мужик не зарабатывает денег! Что он не приезжает за тобой на крутой тачке. Что он не возит тебя в Париж на выходные. Впрочем, я даже думаю, что ты им и вовсе обо мне ничего не говоришь. Меня нет в твоих рассказах, ведь так?!
— Нет!.. — она выкрикнула это с такой болью, словно ее проткнули толстенной иголкой.
— Да! Да! Да! — заорал я в ответ и с силой схватил ее за запястья. — Олеся, ответь себе на один вопрос — зачем я тебе нужен?! Зачем ты выдумываешь эти свои высокие чувства свою заботу?! Зачем ты врешь себе, что ты меня любишь?! Зачем?!
Она съежилась, словно я поливал ее кипятком из чайника. Я приблизился к ее лицу вплотную, сжал челюсти и заговорил тихо, отчетливо проговаривая каждое слово:
— Я ведь тебе только для секса нужен — да, Олеся? Только для секса. Ну так признайся себе в этом и прекрати врать. Ведь между нами больше ничего нет. Ни-че-го. Хватит меня «улучшать», хватит впихивать меня в «общий стандарт». Не надо искать мне работу. Не надо пытаться превращать нас в семью. Этого не будет. Никогда. Слышишь меня — ни-ко-гда.
Я буквально навис над ней. Она забилась в угол, сидя на корточках. Она уже не плакала, а тихонько выла. Казалось, разум оставил ее. Она отказывалась слышать. Отказывалась принимать правду о себе, потому что принять эту правду для нее было еще хуже, чем смерть.
Неожиданно она перестала плакать и поднялась на ноги. Ее лицо оказалось вровень с моим. Она посмотрела мне в глаза и нежно, с какой-то вымученной надрывной тоской, прижалась губами к моей щеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32