Следить за тем, как Келлхус обрабатывает этих людей, было все равно что наблюдать за позорной записью собственного падения от рук Моэнгхуса. Иногда Найюру казалось, что он сейчас не выдержит и крикнет, так ему хотелось их предостеречь. Иногда Келлхус вел себя так мерзко, что пропасть между скюльвендом и айнрити грозила исчезнуть – особенно когда дело касалось Пройаса. Моэнгхус играл на тех же самых уязвимых местах, на том же тщеславии… Если у Найюра общие беды с этими людьми, сильно ли он от них отличается?Иногда преступление все равно кажется преступлением, как бы смехотворно и нелепо ни выглядела жертва.Но лишь иногда. По большей части Найюр просто наблюдал за Келлхусом с холодным недоверием. Он теперь не столько слушал, как говорит дунианин, сколько смотрел, как он рубит, высекает, вырезает и гранит, словно этот человек каким-то образом разбил стекло языка и сделал из осколков ножи. Вот гневное слово, чтобы могла начаться размолвка. Вот обеспокоенный взгляд, чтобы можно было подбодрить улыбкой. Вот проницательность, чтобы напомнить – правда может ранить, исцелять или поражать.Как легко, наверное, было Моэнгхусу! Один зеленый юнец. Одна жена вождя.В память Найюра вновь вторглись картины Степи, оцепенелой и сухой. Женщины, вцепившиеся в волосы его матери, царапающие ей лицо, бьющие ее камнями и палками. Его мать! Вопящий младенец, которого вытаскивают из якша и швыряют в очищающее пламя, – его белокурый единоутробный брат. Каменные лица мужчин, отворачивающихся от его взгляда…Неужто он допустит, чтобы все это произошло снова? Неужто он будет стоять в стороне и смотреть? Неужто он…Все еще лежа рядом с Серве, Найюр опустил глаза и с потрясением осознал, что раз за разом всаживает нож в землю. Белый, словно кость, тростник циновки разорвался, и в ней зияла дыра.Найюр, тяжело дыша, тряхнул черной гривой. Опять эти мысли – опять!Угрызения совести? Из-за кого – из-за чужеземцев? Беспокоиться за этих хныкающих павлинов? И в особенности за Пройаса!«При условии, что прошлое остается сокрытым, – говорил ему Келлхус во время их путешествия через степи Джиюнати, – при условии, что люди уже обмануты, какое это имеет значение?» И в самом деле: какое ему дело, что Келлхус дурачит дураков? Найюру было важно: не дурачит ли этот человек его? Вот острое лезвие, от которого непрестанно кровоточили мысли. Действительно ли дунианин говорит правду? Действительно ли намеревается убить своего отца?«Я еду на смерче!»Он никогда не сможет об этом забыть. Ненависть – его единственная защита.А Серве?Голоса снаружи смолкли. Найюр слышал, как этот нытик, этот дурень-колдун высморкался. Затем приподнялся полог, и в шатер вошел Келлхус. Взгляд его метнулся к Серве, затем к ножу в руке Найюра, потом к лицу варвара.– Ты слышал, – произнес он на безукоризненном скюльвендском.У Найюра до сих пор по спине пробегали мурашки, когда Келлхус так говорил.– Это военный лагерь, – отозвался Найюр. – Многие слышали.– Нет. Они спят.Найюр понимал, что спорить бесполезно, – он знал дунианина – и потому ничего не сказал, а принялся копаться в разбросанных вещах, выискивая штаны.Серве застонала и сбросила одеяло.– Помнишь, как мы впервые с тобой разговаривали, – тогда, в твоем якше? – спросил Келлхус.– Конечно, – отозвался Найюр, натягивая штаны. – Я непрестанно проклинаю тот день.– Этот колдовской камень, который ты бросил мне…– Ты имеешь в виду хору моего отца?– Да. Она по-прежнему с тобой?Найюр внимательно посмотрел на Келлхуса.– Ты же знаешь, что да.– Откуда мне знать?– Ты знаешь.Найюр молча оделся; Келлхус тем временем разбудил Серве.– Но тр-р-рубы, – пожаловалась она, пытаясь спрятать голову под одеяло. – Я не слышала труб…Найюр внезапно расхохотался.– Опасная работа, – сказал он, перейдя на шейский.– Какая? – поинтересовался Келлхус.Насколько мог понять Найюр – в основном из-за Серве. Дунианин знал, что он имеет в виду. Он всегда все знал.– Убивать колдунов.Снаружи запели горны.
4111 год Бивня, конец весны, Андиаминские Высоты
Ксерий вышел из ванны и поднялся по мраморным ступеням туда, где его поджидали рабы с полотенцами и душистыми притираниями. Впервые за много дней он ощущал гармонию и благосклонность богов… Он поднял голову и с легким удивлением увидел императрицу-мать, появившуюся из темной ниши.– Скажите, матушка, – поинтересовался Ксерий, не обращая внимания на ее экстравагантный облик, – это случайность, что вы приходите в самые неподходящие моменты?Он повернулся к императрице; рабы осторожно обернули полотенцем его чресла.– Или вам удается вычислить нужное время? Императрица слегка наклонила голову, словно равная ему.– Я к тебе с подарком, Ксерий, – сказала она, указав на стоящую рядом черноволосую девушку.Ее евнух, великан Писатул, эффектным жестом снял с девушки одеяние. Она оказалась белокожей, словно галеотка, – такая же нагая, как император, и почти такая же прекрасная.Подарки от матери – они подчеркивали вероломство подарков тех, кто не были его данниками. На самом деле они вовсе не были подарками как таковыми. Они всегда требовали чего-то взамен.Ксерий не помнил, когда Истрийя начала приводить к нему мужчин и женщин. У матери был наметанный глаз шлюхи – императору следовало бы поблагодарить ее за это. Она всегда точно угадывала, что доставит ему удовольствие, и это нервировало Ксерия.– Вы - корыстная ведьма, матушка, – сказал Ксерий, любуясь испуганной девушкой. – Есть ли на свете второй такой же везучий сын?Но Истрийя сказала лишь:– Скеаос мертв.Ксерий мельком взглянул на нее, потом снова перенес внимание на рабов, которые начали натирать его маслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33