Беа чуть не рассмеялась над иронией происходящего. Она догадывалась, что Кэл из вежливости, хотя и не очень ловко, хочет сменить тему разговора.– Это Эффи Морган. Дочь Шулы Морган. Я ее крестная мать, поэтому девочка иногда приезжает на каникулы…На лице Кэла постепенно появилось выражение догадки.– Шула Морган? Это не?..– Да. Последняя жертва. Она была моей школьной подругой и бывшей девушкой Дункана.– Но он…– Нет. Он никогда не причинял ей вреда.– Послушай, может, я пойду? – Кэл вдруг встал и принялся стряхивать с форменных брюк крошки от чипсов. – Я… я… мне кажется…– Был не очень деликатен, ты это хотел сказать? – спросила Беа мягко.Кэл смотрел на ее освещенное светом пламени лицо, на котором отражались отблески трагедии, объединившей маленькую группу друзей, но также еще и странная мудрость, какую подобные события часто приносят людям. Беа не рассердилась на его неловкость, просто глубоко опечалилась. Кэлу показалось, что теперь он понял, как Беатрис потеряла интерес к работе и почему распались ее так много обсуждавшиеся отношения с оперным баритоном, надо сказать, теперь очень известным.– Господи, прости меня, Беа.– Ради Христа, перестань извиняться, Кэл. Не уходи. Налей мне лучше вина. – Она тепло улыбнулась, и вновь перед Кэлом предстала уверенная в себе, дерзкая женщина, которой восхищались многие коллеги. – Вот что я тебе скажу. – В ее глазах мелькнуло лукавство. – Давай пить и разговаривать до самого рассвета. Может, появится новая сплетня в больнице.– Идет, – засмеялся он. – Давай посмотрим, как там Тристан, прежде чем начинать пить?– Хорошо.Они спокойно вошли в дверь спальни, и сердце Беа сделало резкий скачок, когда она поняла, что Тристана нет в кровати. Но, прежде чем она успела что-то сказать, Кэл потянул ее за рукав и указал на пол. Трис, свернувшись калачиком и крепко обняв совершенно не возражающего кота, спал на ковре.– Похоже, кровать слишком мягкая для него, – усмехнулся Кэл.Беа, улыбаясь, отхлебнула немного вина. Она посмотрела на Кэла и подумала, что бы он сказал, если бы она сообщила ему о своей уверенности, что найдет следы крови на клинке, потому что Тристан сражался за свою жизнь… ГЛАВА 7
В течение многих лет Талискеру снилась Уна. В самые темные часы ночи он просыпался от этих снов, и осознание ее смерти в первые секунды пробуждения накрывало его темной волной отчаяния. Тем не менее, боль потери со временем стала глуше, и Дункан уже мог не целыми днями напролет думать о жене. Тогда появилось какое-то странное чувство вины, поскольку Талискер осознал, что практически позволил ей уйти. В мире без фотографов память или отсутствие памяти были молчаливыми убийцами скорби. Постепенно стирались из памяти лицо, голос, облегчая боль и заменяя ее сладко-горьким чувством потери, которая бывает только раз в жизни.Иногда память восстает против такого. Талискер мог, например, гулять по лесу, и запах какой-нибудь травы, цветка или птичка, которая нравилась Уне, вдруг вызывали в памяти ее голос так ясно, будто он слышал его вчера. Талискеру оставалось делать вид, что он ничего не слышит, зажать свое сердце в кулак и идти дальше, отвлекая себя охотой или наблюдением за погодой. Это происходило не оттого, что Дункану хотелось забыть ушедшую любовь, а потому, что после смерти Уны он похоронил свою боль и посвятил себя воспитанию детей. Но сейчас, находясь в одиночестве, Дункан ничем не мог остановить печаль, переполнявшую душу, и она отделила его от остального мира неприступной стеной. В другом мире о Талискере могли сказать, что у него нервный срыв, а здесь, в Сутре, люди предположили бы, что он на время сошел с ума.Но сейчас все было настолько реально, будто Уна живая стояла перед ним. Если бы здесь появился Мориас и сказал, что нашел способ вернуть ее к жизни, Талискер поверил бы ему. Он сидел на пороге маленькой хижины и смотрел в ночное небо. Прошлой ночью был метеоритный дождь, и Дункан надеялся на повторение. Наблюдение за звездами стало его страстью, и Талискер записывал подробности увиденного и изящным убористым почерком делал наброски в записной книжке, стараясь экономить бумагу.Рядом сидела небольшая серая рысь. Не сид, а просто родное дитя лесов. Рысь часто приходила к Талискеру, чтобы провести с ним время, разделить еду, нередко добавляя кролика в общий котел, а потом опять уходила. Как и все кошки, она сама определяла их отношения, что очень устраивало Талискера. Ему нравилось ее молчаливое присутствие. Он называл рысь Принцессой, хотя и понимал, что это довольно глупо. Но то было больше ласковое обращение, чем кличка, и он никогда не надеялся, что рысь придет, как только он окликнет.Нынешней ночью небо было чернильно-черным. Дункан внимательно смотрел на серебряное сверкание звезд, гадая, витает ли нетерпение, которое он испытывал, в воздухе, или что-то происходит в нем самом. Для небес не существует времени. Для них не существует понятия «прошлая ночь», да и просто «ночь», поэтому…– Дункан.Это была она, Уна! Она стояла около выступа скалы рядом с узкой тропинкой. Талискер не мог разглядеть черты ее лица в темноте, но точно знал, что это она, как и то, что одета его жена в зеленое платье, а на плечи накинут темно-зеленый фамильный плед, хотя все цвета в темноте выглядели оттенками серого.– Уна? – Слово вырвалось из горла каким-то сдавленным звуком. Это произошло потому, что Талискеру не приходилось произносить ее имя вслух много лет. – Что…Дункан стал приподниматься со своего места, чтобы броситься к ней, но Уна остановила его.– Нет, не вставай. Ты не должен дотрагиваться до меня, моя любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136