Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку, достал губами пахучую мякоть – и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями, ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу сочный, размокший ржаной мякиш – не… я теперь на все согласный… Пускай враги и всадницы с мечами – я готов. Только… снова, как в Москве, после хлеба с медом захотелось молока.
Данила замер и остался лежать в траве – потому что услышал чьи-то шумные шаги по траве: человек шел и бубнил под нос протяжную песню. Мужик – и, кажется, русский: песня отзывалась чем-то призрачно-знакомым. Человек был шагах в полуста – судя по всему, тоже карабкался из лесистого оврага на гребень. Данила быстро перевернулся на живот, прикусил зубами неосторожного муравья, бежавшего по нижней губе, – и сквозь частокол одуванов принялся разглядывать мужика – первого живого человека, которого суждено было встретить на новой родине. Грязноватая рубаха до колен, короткие штаны и босые загорелые ноги – крестьянин? Любопытно, что человек тащил огромное бревно, волочившееся следом по густой траве и цеплявшее землю обрубками сучьев.
– Эй, мужик! – весело окликнул его Данила, высунув морду из своего одуванчикового укрытия. – Помощь нужна?!
Ему почему-то вдруг захотелось ухватиться за толстый конец бревна, почувствовать в ручищах его солидную тяжесть и упереться вместе с мужиком вниз по склону в долину… Но мужик не отвечал – хмуро покосившись на бронированного незнакомца в траве, отвернулся. Даже шага не замедлил – только песню свою прервал. Данила вскочил и в три прыжка нагнал ускользавший по траве конец бревна, легко подхватил на плечо. Прижался щекой к крошистой коре – и заулыбался, как дурак. Непонятно отчего.
– Мужик, я те помогу.
И вдруг Данила заметил, что у мужика не было правой руки – холостой рукав рубахи завязан узлом. Вот почему он так медленно и неловко тащил свою ношу – впившись побелевшими пальцами шуйцы в толстый сучок. И рубаха на спине потемнела от пота – а ведь еще песню пытался напевать! Данила припал на одно колено и коротким рывком дернул на себя бревно – мужик выронил свой конец и удивленно заморгал, глядя, как чудаковатый парень в кольчуге взваливает неподъемную колоду себе на плечи – будто коромысло.
– Иди-иди – дорогу показывай! – коротко выдохнул Данила, привыкая к тяжести на плечах. Бревно было не из легких – впрочем, сносное. Мужик тряхнул бородой, однако перечить не стал – пущай себе тащит, коли силушку девать некуда. Он прибавил шагу и заторопился вниз, часто поглядывая на Данилу. А Данила шел нескоро, удерживая лесину на горбу – бережно, словно спящую девушку. Казалось, теперь его всерьез беспокоила только одна мысль: с каждым шагом. все сильнее хотелось молока.
Чтобы не идти с пустыми руками, бородатый насобирал по пути какого-то хворосту и теперь поспешно семенил впереди Данилы, то и дело оглядываясь на странного детину, вышагивавшего вниз по склону с неподъемной ношей на плечах. Идти, по счастью, пришлось недолго – мужик жил не в самой деревне, а на отшибе, совсем близко к лесу. Здесь уже совсем сладостно запахло русским духом – копченой рыбой, птичьим насиженным теплом и козьим сыром. Осторожно, чтоб не задавить мелкую собачонку, с визгом метавшуюся под ногами, Данила ввалился вслед за мужиком в прореху в недостроенном плетне и, распугивая рыжих цыплят между грядок, прочавкал сапогами по унавоженной земле к шаткому сарайчику посреди двора. Молодецки крякнув, Данила низверг оземь свою ношу и, наслаждаясь внезапной легкостью в теле, потянулся. Теперь бы и пообедать не грех…
Не глядя на Данилу, однорукий мужик вместе со своим хворостом прошмыгнул в двери сарайчика – и исчез. Данила, разминая стонущие плечи, оглянулся: сарай был единственной постройкой на неухоженном дворе. Судя по всему, хозяин перебрался сюда сравнительно недавно. Даже колодца вырыть не успел, хмыкнул Данила, заметив поблизости гору развороченной земли и сваленные рядом бревна для сруба. Это как же они тут, бедняги, без воды – и до реки далеко, и до соседей в деревне…
– Эй, хозяин! – Данила ткнул кулачищем в шаткую стену сарайчика, почувствовав себя позабытым. – Ты где?
Дверь шалаша немедленно отворилась, как если бы однорукий стоял все это время притаившись на пороге. Теперь он высунул наружу серое лицо и сурово глянул на Данилу.
– Чего? Чего надобно? – сердито и вместе с тем испуганно забормотал он.
Данила удивленно повел бровью:
– Да я ничего… Может, какая помощь нужна? – Он был разочарован таким приемом: неужто и впрямь выглядит так ужасно в своем боевом доспехе?
– Не надобно ничто, ступай себе! – поспешно сказал мужик, хороня сутулое тело за приоткрытой дверью. – Ты мне незнамый, я тебе чужой – гряди своей дорогой.
Дверца захлопнулась, но шагов не послышалось – однорукий по-прежнему стоял на пороге. Пугливый какой-то – Данила пожал плечом и, чтобы хоть как-то подсластить досадное чувство на душе, не спеша отвязал от пояса торбу и нащупал на дне восхитительную лепешку. Уселся железным задом на свежевыкорчеванный пень среди голых грядок, уткнулся носом в обгрызенную душистую краюху… у-у-у, любовь моя! Дай вопьюсь зубами… прикусил сбоку хрумкую корочку, нежно потянул и оторвал пухлый кусище ржаного тепла – о… поплыло в голове, заволокло все мысли тягучей медовой темью… Да где ж мое молоко, в конце-то концов?! – Данила вскочил и с лету двинул кулаком в дверной косяк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191