если, ли-
шенные на бумаге интонации слова Сергея, выкрикнутые на пике:
- Я вижу Бога! вижу Бога! - вызовут у читателя только неловкость и
кривую улыбку - лучше уж, признав поражение, пропустить эту сцену и сра-
зу выйти на нетрудный для описания, наполненный взаимной нежностью тихий
эпизод, экспонирующий наших героев: обнаженных, обнявшихся, уже напитан-
ных радиацией Вечности и ведущих самый, может быть, глупый, самый корот-
кий, но и самый счастливый свой разговор.
- Еще бы день! ну - два! и я бы не выдержал: бросил все и зайцем,
пешком, вплавь, как угодно - полетел бы к тебе. Я больше ни о чем!
больше ни о ком думать не мог!
- А я, видишь, и полетела!
- Вижу!
- Пошли в душ?
Струйки воды казались струйками энергии. Нинка с Сергеем, стоя под
ними, хохотали, как дети или безумцы, брызгались, целовались, несли вы-
сокую чушь, которую лучше не записывать, а, как в школьных вычислениях,
держать в уме, ибо на бумаге она в любом случае будет выглядеть нелепо,
- потому не услышали, никак не приготовились к очередному повороту сюже-
та: дверь отворилась резко, как при аресте, проем открыл злобную старос-
ту и человек чуть ли не шесть за нею: руководителя группы, мальчика из
службы безопасности, паломника-иерея, еще какого-то иерея (надо полагать
- из Миссии), гостиничного администратора и даже, кажется, полицейского.
- Убедились? - победно обернулась к спутникам староста. - Я зря не
скажу!
В виде, что ли, рифмы к первой послепроложной сцене, подглядим вместе
с Нинкою - и снова через зеркало - на падающие из-под машинки клочья
сергеевой бороды, чем и подготовим себя увидеть, как побритый, коротко
остриженный, в джинсах и расстегнутой до пупа рубахе, стоит он, счастли-
вый, обнимая счастливую Нинку на одном из иерусалимских возвышений и по-
казывает поворотом головы то туда, то сюда:
- Вон, видишь? вон там, холмик. Это, представь, Голгофа. А вон кусо-
чек зелени - Гефсиманский сад. Храм стоял, кажется, здесь, а иродов дво-
рец!
- В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкою,
ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана! - перебив,
завораживающе ритмично декламирует Нинка из наиболее популярного китче-
вого романа века.
- Ого! - оборачивается Сергей.
- А то! - отвечает она.
И оба хохочут.
- А хочешь на Голгофу? - спрашивает расстрига, чем несколько Нинку
ошарашивает.
- В каком это смысле?
- В экскурсионном, в экскурсионном, - успокаивает тот.
- В экскурсионном - хочу.
Не то что б обнявшись - атмосфера храма, особенно храма на Голгофе,
от объятий удерживает - но все-таки ни на минуту стараясь не терять ощу-
щения телесного контакта, близости, наблюдают Нинка с Сергеем из уголка,
от стеночки, как обступила небольшая, человек из восьми, по говору -
хохляцкая - делегация выдолбленный в камне священной горы крохотный, по-
луметровый в глубину, колодец, куда некогда было установлено основание
Креста. Хохлы подначивают друг друга, эдак шутливо толкаются, похохаты-
вают.
- Чего это они? - любопытствует Нинка.
- Есть такое суеверие, - поясняет Сергей, - будто только праведник
может сунуть туда руку безнаказанно.
- Как интересно! - вспыхивает у Нинки глаз, и, едва хохлы, из которых
никто так и не решился на эксперимент, покидают зал, Нинка бросается к
колодцу, припадает к земле, сует в него руку на всю глубину.
Сергей, презрительный к суевериям Сергей, не успев удержать подругу,
поджимается весь, ожидая удара молнии или черт там его знает еще чего, -
однако, естественно, ничего особенного не происходит, и Нинка глядит на
расстригу победно и как бы приглашая потягаться с судьбою в свою оче-
редь.
- Пошли! - резко срывается Сергей в направлении выхода. - Чушь со-
бачья! Смешно!..
Бородатый человек лет сорока пяти сидел напротив наших героев за сто-
ликом кафе, вынесенным на улицу, и вальяжно, упиваясь собственной мудрой
усталостью, травил, распевал соловьем:
- Не, ребятки! В Иерусалиме жить нельзя. Вообще - в Израиле. Тут в
воздухе разлита не то что бы, знаете, ненависть - нелюбовь. Да и чисто
прагматически: война, взрывы! И-де-о-ло-ги-я! Типичный совок. Недавно
русского монаха убили и концы в воду. Есть версия, будто свои. То ли де-
ло Париж! В Штатах не бывал, зря врать не стану, а Париж!.. Монмартр!
Монпарнас! А Елисейские поля в Рождество! То есть, конечно, и Париж не
фонтан: в смысле для меня, для человека усталого. В Париже учиться надо.
А мое студенчество - так уж трагически получилось - пришлось на Москву.
Но вам еще ничего, по возрасту. Впрочем, когда молод, и Москва - Париж.
Что же касается меня, были б деньги - нигде б не стал теперь жить, кроме
Лондона. Самый! удобный! самый комфортабельный город в мире. Но, конеч-
но, и самый дорогой. Ковент-гарден в пятницу вечером!.. Пикадилли-сер-
кус!.. А на воскресенье - в Гринвич: "Кати Сарк", жонглеры! Увы, увы,
увы!.. Так! что же еще? Италия - это все равно, что Армения, но вот!
есть - на любителя - сумрачные страны: Скандинавия, Дания, приморская
Германия. Уникальный, знаете, город Гамбург!
- Гамбург? - вставила вдруг, переспросила Нинка. - Один джентльмен
как-то сказал, что в Гамбурге, на Риппер-бан, за меня дали бы максимум
двести марок. Риппер-бан - это что?
- Вроде Сен-Дени в Париже, - отозвался всезнающий соотечественник, -
вроде Сохо в Лондоне, хотя Сохо куда скромней. Но вы не волнуйтесь: та-
кие, как вы, на Риппер-бан не попадают. В худшем случае!
- Отто? - с некоторым замедлением осведомился Сергей.
- Отто не Отто, - кокетливо отмахнулась Нинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206