Князь принимает участие в кошмарном зрелище, которым являются последние публичные королевские аудиенции. Король изменился до неузнаваемости. Худой, болезненный, грустный, лицо осунувшееся и желтое; здороваясь с людьми, он не поднимает глаз. Со всех сторон его окружают платные шпионы в костюмах придворных сановников: секретарь Фризе, маршал Фридерик Мошинский. Настороженно бдительный посланник Сивере опасается, чтобы король в последнюю минуту перед отречением не сбежал за границу, а поэтому под разными предлогами все больше ограничивает его личную свободу. Большую часть своего времени несчастный монарх уделяет унизительным стараниям устроить себе жизнь после отречения. Кроме этого, он ходит в костел, внимательно читает газеты и дискутирует с поэтом Трембецким о будущности летательных аппаратов. «Единственно его поддерживала глубокая, но лишенная крайностей набожность и неослабный интерес к европейским событиям», – меланхолично замечает князь Станислав.
После двухмесячного ожидания приходит наконец паспорт из Петербурга. Племянник трогательно прощается с дядей и отправляется в путь.
Пребывание князя в России начинается для него на редкость удачно. Сразу же после приезда императрица дает ему длительную аудиенцию в Царском Селе. Во время дружеской беседы князь имеет возможность убедиться, как великолепно работает царская разведка за границей. Екатерина отлично осведомлена о всех его делах в Италии, включая строительство дома в Риме. До разговора о секвестре имений пока еще не доходит, но дальнейшим ходом визита князь очень доволен. «После богослужения императрица велела Зубову спросить у меня, не пожелаю ли я остаться к обеду. Эта необычная честь обратила на себя внимание всего двора. Я сразу понял, что дело тут не в обеде, а в том, чтобы дать всем понять, на каком положении я буду пребывать в Петербурге. Излишне добавлять, что Зубову это поручение не доставило особой радости. А я с этого времени обращался с ним так, как не осмелился бы ни один заграничный посол, не говоря уже о родственниках фаворита».
Этот тон горделивой похвальбы в сопоставлении с довольно унизительным характером пребывания князя в Петербурге звучит не совсем серьезно. Но учитывая петербургские условия того времени, частично его можно понять. Князь Станислав был не единственным польским магнатом, хлопочущим при царском дворе о возвращении владений. Ради этого же в Петербург прибыла целая толпа лишенных собственности землевладельцев – членов самых знатных родов. Среди них был князь Александр Любомирский, князья Чарторыские, которых их мать княгиня Изабелла – некогда муза-вдохновительница патриотического лагеря – послала в Петербург с рекомендательным письмом к своему старому другу князю Репнину. Эти польские просители вели себя со всемогущим фаворитом императрицы не так гордо и достойно, как князь Станислав. В записках Чарторыского сохранилось описание ежедневного церемониала утренних приемов у Зубова: «…Через распахнутые двери выходил в шлафроке Зубов, кивком головы приветствовал присутствующих и садился, отдавая себя в руки слуг, которые должны были его причесать и напудрить. Каждый из прибывших ловил взгляд фаворита и старался обратить на себя его внимание. В толпе губернаторов и представителей знатных российских фамилий стояла и польская знать…»
Только вот, похваляясь своим обращением с фаворитом царицы, князь Станислав забыл об одной мелочи. В Петербурге и его окрестностях были и другие поляки. В казематах Петропавловской крепости сидели участники восстания: Тадеуш Костюшко, Юлиан Урсын Нимцевич, Игнаций Потоцкий, варшавский сапожник Килинский и варшавский банкир Капостас. Политический водораздел, разграничивающий петербургских поляков, проходил не между гордым князем и послушными просителями на ежедневных утренних приемах у Зубова, а между Царским Селом и Петропавловской крепостью, Это была пропасть, наполненная кровью, тысячами трупов и воспоминаниями о задушенной революции. При такой разграничительной линии личной порядочности и личного чувства собственного достоинства уже недостаточно для патриотического алиби.
После этого первого свидания князь еще много раз виделся с императрицей в Царском Селе. Они совершали совместные долгие прогулки, после которых наступали еще более длительные беседы. Беседовали преимущественно о странах, граничащих с Россией на юге и востоке, «которые императрица знала лучше, чем кто-либо на свете». Единственная страна, о которой никогда не говорили, была Польша. Беседы императрицы с польским князем иногда «к большому неудовольствию танцоров» затягивали придворный бал.
Автор «Souvenirs» оставил нам интересный портрет Екатерины II. «Кроме больших торжеств и бесед с дипломатами, хотя бы это были самые симпатичные на свете люди, ее манера вести разговор была простая, естественная и удивительно поучительная. Кто ее не знал, мог бы принять ее за богатую и образованную жену какого-нибудь бургомистра или купца. Самодержица чувствовалась в ней только тогда, когда она говорила о своей империи. Тогда она постепенно вырастала. Она любила говорить о державе, занимающей пятую часть земного шара, о роли, которую сыграет в Европе российский Восток».
Князь Станислав становится невольным свидетелем неудавшихся матримониальных переговоров, которые должны были примирить противников в недавней войне – Россию и Швецию. В Царское Село прибывает молодой шведский король Густав IV со своим братом герцогом Зюдерманландским, чтобы посватать красавицу внучку Екатерины великую княжну Александру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62