– Он цифрами говорил, потом сказал: «Буря сломала клюв» и… и… зеленый.
– Это и есть… – повторил Михаил Васильевич глухо, с ноткой отчаяния, – буря сломала клюв… Дорога свободна…
Я поняла весь ужас совершенной ошибки и скорей для самой себя, пытаясь смягчить непоправимое, стала объяснять:
– Но, я не знаю… Его могли не услышать… Там что-то с аппаратом. Обратной связи не было…
– А если услышали?
Тут как грохнуло… Будто снаряд разорвался на крыше дота. На нас посыпались осколки бетона, песок.
Михаил Васильевич, расталкивая партизан, бросился к амбразуре. Я за ним. Мы увидели, как холмы и высотки вокруг дота вспыхивали короткими огнями.
– Всю систему на нас повернули, – прошептал командир.
– Точно, – подтвердил оказавшийся рядом бородач, дядя Рыгор, – танки у них там зарыты… Из танков бьют.
– Это не танки, – тихо возразил Михаил Васильевич.
Больше никто не успел сказать ни слова. Все заглушил страшный грохот. Словно какое-то чудовище с ревом и лязгом прыгнуло на дот, пытаясь добраться до нас. Лампочки, освещавшие дот от батарей, погасли. В темноте кто-то длинно и громко выругался. Блеснул фонарик командира:
– К пулеметам! Автоматчики, в траншею! Гранаты готовь!
В клубах поднятой пыли замелькали партизаны, спеша к выходу. Я осталась у амбразуры. Мне хорошо было видно, как от края снежной низины к доту ползли темные фигуры. Вот они поднялись редкой цепью… Я подумала: «Не так уж их много, отобьем», но за первой цепью поднялась вторая, и тогда из траншеи прогремел залп. Рядом со мной застучали пулеметы… Я выхватила свой пистолет, на ощупь перевела предохранитель и, просунув ствол в амбразуру, стала стрелять. Не знаю, попала ли я хоть один раз. Я просто нажимала и нажимала курок, пока не окончились патроны в обойме.
Потом посмотрела в щель. Немецкие автоматчики отползали назад… Значит, мы их отбили. И, может быть, мои пули тоже не пропали даром… Наступила тишина. Точнее, в ушах еще держался какой-то непрерывный звон, но никто не стрелял. Я опустилась на пол возле стены и закрыла глаза. Сердце билось, будто пробежала несколько километров. Я устала… Устала в таком коротком бою. А все ли я делала как надо? Никто мне ничего не сказал… Все молчали. Может быть, минуту, не больше… А сколько длится та минута, за которую надо определить цену и смысл всей своей жизни? Вот ты в центре происходящего. Вокруг тебя люди, быть может, уже обреченные.
Они не сдадутся, не уйдут отсюда, пока не придут те, кому сообщили по радио, по моему радио, что «буря сломала клюв».
Почувствовав свет, я открыла глаза и сразу снова зажмурилась. Михаил Васильевич светил фонарем. Он медленно водил лучом, как бы ощупывая притихших, тяжко дышавших партизан. Я следила за лучом, вглядываясь в тревожные и озабоченные лица, ищущие ответа глаза. Они смотрели не на меня, на командира. У него они искали ответ.
А он вынул из кармана куртки немецкую схему, встряхнул ее и поднял, чтобы видели все.
– Дорога простреливается с двух сторон… Надо предупредить наших… Послать связного…
Командир ждал, кто откликнется. Кто решится выйти на снежное поле, под кинжальный огонь пулеметов, пробежать, проползти, добраться до леса… Шансов немного. Но кто-то должен… Должен… Командир ждет…
Уходили минуты, и в эти самые минуты где-то по тихой лесной дороге двигался к гребле санный обоз… Мне казалось, я его вижу. Он где-то мелькнул передо мной, далеко-далеко… Решай, Люба!
С пола медленно поднялся дядька Рыгор, но я опередила его.
– Товарищ командир, я – связная… И потом, Михаил Васильевич, я ведь прошла и теперь проскочу, вы не бойтесь…
Я очень волновалась. Вдруг он откажет, и тогда все, что произойдет, если был принят сигнал по радио, ляжет на меня невыносимой тяжестью, страшной виной.
– Идти надо мне, Михайло, – прогудел над моим ухом дядька Рыгор, – тут тебе каждый человек нужен, а я зараз поврежденный, – он показал обвязанную тряпкой руку, – стрелять и то трудно, не то што… А дойти до своих, дойду… Доползу…
Рыгора оттолкнул Игнат (тогда я еще не знала, кто он).
– Уж кому первому, так это разведчику… Мне по штату положено.
Он говорил весело, словно речь шла о простом домашнем деле, и мне стало легче. Но командир остановил его:
– Погоди.
И ко мне:
– Отчего Семен не послал своего связного?
Я старалась угадать его мысли. Может быть, он думал, что не вправе распоряжаться мной? Я не из его отряда. Или его мучило то, что из-за него я оказалась в ловушке, где нелегко придется даже опытным бойцам?
– Пожалуйста, Михаил Васильевич, прикажите… Я проползу, не беспокойтесь, очень прошу вас… Ведь оставаться мне здесь не менее рискованно. Я проскочу, я же знаю дорогу…
Видно, я поняла его колебания и помогла решить.
– Пойдут Рыгор и товарищ Люба… – объявил командир. – Посвети мне, Игнат.
Расчистив место на столе, заваленном коробками от патронов и осколками бетона, Михаил Васильевич перенес на лист чистой бумаги обозначение схемы. Партизаны толпились за его спиной, а я в каком-то странном оцепенении ждала… Пока просила послать, боялась отказа. Теперь же думала: «Зачем он чертит там какие-то знаки? Все равно нам не пройти…» Но когда Михаил Васильевич стал объяснять задание, старалась не пропустить ни одного слова.
Помню их и сейчас.
– Лугом, как прошла товарищ Люба, нечего и думать… Эта дорога закрыта. Понятно? – Командир пытливо смотрел нам в глаза. – Добирайтесь овражком до леса и в обход, ясно? Не спешите… Важно не обнаружить себя как можно дольше… У каждого по пакету, на случай если разделитесь или что… Семену скажете: будем держаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78