– Как вы смеете, – Соня растягивала в ярости слова, – как вы смеете прийти в дом, где горе; в дом к дочери, у которой пропал и, может, погиб отец, – голос се звенел, – и выяснять, есть ли завещание и что там написано!
– Оставь, Соня, – сказал Пьер, болезненно поморщившись. – Это лишнее.
Соня на него даже не взглянула.
– Успокойтесь, дорогой родственник, – ее голос дрогнул от ярости, – столик ваш! Папа написал завещание!
В публике раздался тихий вздох, как в кинозалах в минуты «саспенс».
Максим с удивлением посмотрел на Соню. Она была восхитительна, он бы даже ей доверил какую-нибудь роль в своем фильме… может быть. Но она не удостоила Максима взглядом. Откинув голову и пылая глазами, она смотрела на своего побелевшего и обмякшего мужа, который, не в силах встретить ее взгляд, с трудом выдавил из пересохшего горла:
– Что… ты… говоришь?
Публика замерла в ожидании развязки.
– Я не хотела говорить тебе об этом, Пьер… Я думала, папа сам тебе об этом скажет… Я его поэтому и просила приехать в субботу. Но теперь… Папа написал завещание. В пользу господина Максима Дорина.
Немая сцена. Как у Гоголя. Смешно, поставь это в фильме, скажут – слишком театрально. А вот в жизни…
– Что вы здесь делаете, месье Деллье?! – – Сонин голос вновь взорвал тишину, и все вздрогнули. Из-за кремовой велюровой портьеры, отделявшей прихожую от гостиной, выдвинулся Реми и, одарив присутствующих обаятельной улыбкой и невинно-синим взглядом, произнес с деланным смущением:
– Подслушиваю.
«Вот вам и „рояль в кустах“. Еще один актер. В самом деле, сегодня Международный день театра, что ли? – тряхнул головой Максим. – Или Каннский фестиваль открылся в Марли-ле-Руа? И я присутствую в собрании звезд, каждая из которых работает на публику как может, чтобы всем показать свое мастерство? Или у меня сдвиг на нервной почве и мне повсюду мерещится игра?»
Соня потрясла головой от возмущения, не находя слов. Пьер слегка пришел в себя и произнес строго, хотя и вяло:
– Вам неизвестно, что подслушивать нехорошо?
– Известно, – скромно согласился Реми, и его глаза ярко засинели от почти неподдельного раскаяния, – нехорошо.
– И вы все равно подслушиваете? – неожиданно улыбнулась Соня. Щелка между зубами. Девочка, ямочка на щеке, упрямый подбородочек…
– У меня профессия такая, – доверительно сообщил детектив. – Она не очень уживается с правилами приличия. И потом, у вас дверь была не заперта. Я вошел и… постеснялся мешать вашему разговору. Вы ведь обсуждали важные вещи, не так ли?
– Ну вы даете! – сказал Максим с восхищением. Эта невероятная логика, это нахальное вранье Реми его развеселило. Взять его, что ли, на роль кота Базилио?
– Ну входите, раз пришли, – милостиво сказал Пьер. – Что вас, собственно, к нам привело?
– Я хотел задать некоторые вопросы… Правда, я уже узнал ответы на большую часть, – потупил глаза Реми. – Я тут давно уже стою. Почти с самого начала…
Заулыбались все. Напряжение спало, гости зашевелились, Этьен пересел на диван к своему отцу, уступив место в кресле детективу.
Реми уселся как ни в чем не бывало. Горничная заторопилась к нему с подносом с птифурами, уже было остывшими, но быстро разогретыми. Начался следующий акт. Или серия, если хотите.
– Откуда вы знаете, Соня, – беззастенчиво уплетал птифуры Реми, – что ваш отец написал завещание?
– Папа мне сам сказал. Незадолго до приезда русского. – Соня гневно мотнула головой в сторону Максима.
– Он вам сказал, что написал завещание? На столик? В пользу Максима? ' – Да.
– И где это завещание?
– Не знаю. У нотариуса, наверное.
– Вы его видели?
– Нет. Папа мне сказал.
– То есть это не точно?
– Почему?
– Слова – это слова, не факты.
– Справьтесь у нотариуса.
– Кто же мне такую информацию даст, шутите! Даже следствие по его розыску не открыто… Сколько он может примерно стоить?
– Столик?
– Разумеется.
– Понятия не имею.
– Пьер?
– Тысяч триста может натянуть и даже больше.
– Ого.
– А если его на аукцион выставить, то цена просто непредсказуема, – добавил Жерар.
– Дело не в его денежной стоимости, – с пафосом воскликнул Пьер. – Это уникальная вещь, это произведение искусства. Понимаете? Другого такого нет. Он был сделан на заказ для русской императрицы русским мастером, в подражание венецианской школе… Эх, – махнул Пьер рукой, – я не могу вам объяснить. У него огромная художественно-историческая ценность, если вам это что-нибудь говорит.
– Не держите других за идиотов, – резко вмешался Максим.
Реми с любопытством глянул на него.
– То есть, – обратился он снова к Пьеру, – если бы этот столик попал к вам, вы бы его не продали?
– Конечно, нет! Я не нуждаюсь в деньгах, – высокомерно ответил финансовый деятель.
– А вы, Максим? Если бы вам столик достался, вы бы его продали?
– Нет.
– Вы тоже не нуждаетесь в деньгах?
– Ну, это было бы преувеличением сказать… Но я бы его не продал. Это семейная реликвия.
– Семейная реликвия! Вы еще год назад ничего о ней не знали! – ядовито бросил Пьер.
– Так вы нуждаетесь в деньгах? – настаивал Реми.
– Я не понимаю, что это меняет? Я бы его не продал, вне зависимости от того, нуждаюсь я или нет.
– А вы нуждаетесь? – с деланным простодушием давил на него Реми.
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115