– А что они сейчас говорят? – Друсцилла наклонялась к Женевьеве, окутывая ее плотным облаком сладчайших духов.
Мысли Женевьевы были поглощены Паоло Закари. «Я хочу его, – твердо сказала она себе. – Я изголодалась по его любви. Почему я должна ждать до завтра?»
– О чем они говорят? – снова прошипела Друсцилла.
– О… – Женевьева сосредоточилась на какое-то время на том, что происходило на сцене, пытаясь уловить обрывок диалога.
– Высокий мужчина сказал женщине, что она похожа на рыбу. А она ответила, что его мать проститутка.
Друсцилла побледнела, что стало заметно даже в полумраке зрительного зала, несмотря на толстый слой румян.
– Тогда коротышка сказал, что долгие годы знал мать долговязого и может поручиться, что она действительно была хороша в постели, и он не слышал ни одного плохого слова в ее адрес.
– Мерси! – Друсцилла обмахивалась программкой. – А вы уверены, что они говорили именно это?
– Абсолютно. – Женевьева вглядывалась в партер. Сегодня вечером там было очень много бриллиантов, декольте и плохих париков. Среди всего этого народа она насчитала не так уж много знакомых.
Друсцилла тщательно исследовала программку.
– Думаю, это вот-вот должно закончиться, но после антракта все снова пойдет своим чередом.
Женевьева попыталась улыбнуться. Кто-то в ложе на другом конце зрительного зала разглядывал ее в бинокль. Женщина. Она не могла разглядеть незнакомку, но у нее возникли смутные подозрения.
В антракте Женевьева отделалась от Роберта и четы Фэншоу под предлогом того, что ей надо припудрить носик, и отправилась в бар в поисках знакомых, с явным удовольствием ловя свое отражение в высоких зеркалах. Смелое платье от Мирбор с абсолютно открытой спиной было из тех нарядов, которые скорее подчеркивают наготу, нежели скрывают ее. Она хотела, чтобы Закари увидел ее в этом платье и его бархатных туфлях. Туфли, как жадные рты, языки, облизывающие и заглатывающие ее ступни… Она все еще чувствовала запах его кожи.
Кто-то похлопал ее по плечу. Вайолет де Фремон в платье, сияющем подобно внутренности устричной раковины, с широким жемчужным ожерельем, обвивающим шею, в изысканных туфельках цвета голубиного пера с крошечными шариками вместо каблучков, инкрустированными перламутром.
– Женевьева, дорогая, как я рада тебя видеть.
– Привет, Вайолет. – Женевьева спросила себя, так ли натянуто выглядит ее улыбка, как у графини.
– Я вспоминала тебя недавно. Мы должны обязательно как-нибудь встретиться за ленчем. – Вайолет перевела взгляд на туфли Женевьевы. – Господи, какой чудесный оттенок бархата. Закари?
Едва заметный кивок.
– Я вижу, твои тоже.
Ее улыбка стала еще шире.
– Знаешь, я на днях видела клочок этого бархата в мастерской Паоло.
– Правда? – Женевьева изо всех сил боролась с собой, чтобы выдержать удар. – А ты заметила, Паоло хранит наши с тобой колодки рядом, на одной полке?
– Надо же, кто бы мог подумать!.. – Улыбка Вайолет, как кусок резины, растянулась до предела. – Господи, дорогая, я только что видела… Извини меня, но я должна подойти и поздороваться.
Мгновение холодного удовлетворения, но какое короткое мгновение! А она подумала, что единственная видела его мастерскую… Ведь он так сказал, правда? Правда? Ей бы так хотелось собрать все туфли графини в большую кучу, полить бензином и поджечь их…
За пять минут до окончания заключительного акта, в котором трое актеров продолжали перемещаться по сцене и вести беседу (только теперь на ходулях), какой-то человек вскарабкался на сцену и принялся читать, очевидно наобум, отрывки из газеты, а актеры недоуменно перешептывались, пожимали плечами и раскачивались из стороны в сторону.
– Это тоже часть пьесы? – поинтересовалась Друсцилла, когда появился менеджер театра и двое дородных привратников поднялись на сцену.
Еще один человек с верхнего яруса поднялся и принялся кричать: «Дада мертв! Дада мертв!» А кто-то еще, вероятно Тристан Тцара, завопил: «Дада возродился!» – и принялся метать капустные кочаны в привратников, которые все еще боролись с человеком, сидящим напротив сцены.
Женевьева заметила, как в другом конце зала Вайолет де Фремон целует на прощание друзей и уходит из ложи. Сегодня вечером муж не сопровождал ее.
– И где, вы сказали, мы сегодня ужинаем? – поинтересовалась Друсцилла. – Надеюсь, что французская кухня не склонна к экспериментам, подобно французскому театру.
Они ужинали у Мишо. Запрокинув голову, Женевьева с наслаждением глотала устриц, чувствуя, что Друсцилла, вытаращив глаза, разглядывает ее длинную белую шею.
– И как вы только можете глотать их целиком? – спросила она. – Разве вы не боитесь подавиться?
– Обожаю устриц, – Откликнулась Женевьева. – Это все равно что глотать огромный живой океан.
– Гадкие, скользкие создания. – Вздрогнув от отвращения, миссис Фэншоу вернулась к хорошо прожаренному стейку и принялась болтать о своих мопсах. (По всей видимости, у нее их было восемь, а двое даже выиграли призы.)
Роберт и Чарльз, едва усевшись за стол, увлеклись разговором, но вдруг Роберт прервался, чтобы спросить:
– Дорогая, это не Джойс сидит за столиком? Около стены?
– Джойс? – откликнулся Чарльз. – А кто она?
– Он говорит о Джеймсе Джойсе, – спокойно ответила Женевьева. – Это тот человек в круглых очках и с усами. Две женщины за его столиком – его жена и дочь. Они ужинают здесь практически каждый день.
– Боже мой! Знаменитый писатель! – Друсцилла развернулась, чтобы как следует рассмотреть его, не скрывая невежливого любопытства, Женевьева почувствовала досаду.
Джойс как раз пробовал вино, покачивал его в бокале и наслаждался ароматом, в то время как официант лебезил перед ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102