– Мы, собравшиеся здесь, не имеем ни малейшего желания испортить себе приятное путешествие. Однако лично мне представляются совершенно неприемлемыми методы, которыми пользуется ваш капитан или кто он там есть. Почему от нас скрывают причину, по которой нас держат взаперти в носовой части парохода? Да, да, не делайте, пожалуйста, такого скорбного лица.
– И еще одно, – сказал Лусио. – Куда мы отправимся после Пунта-Аренас? И почему мы там останавливаемся?
– О, в Японию. Очень приятное путешествие по Тихому океану.
– Мама миа, в Японию! – воскликнул Пушок, потрясенный. – Значит, мы не пойдем в Копакабану?
– Оставим маршрут на потом, – сказал Рауль. – Я хочу знать, почему нас не пускают на корму, почему я должен шнырять, точно крыса, в поисках прохода и натыкаться па матросов, которые преграждают мне путь.
– Сеньоры, сеньоры… – Офицер озирался, словно надеясь найти хоть одного человека, не примкнувшего к мятежу. – Поймите, пожалуйста, что наша точка зрения…
– Одним словом, какова причина? – сухо спросил Медрано. После паузы, во время которой было слышно, как кто-то в баре уронил ложечку, штурман разочарованно пожал худыми плечами.
– Ну что ж, сеньоры, я предпочитал молчать, имея в виду, что вы только начинаете прекрасное путешествие по удачному выигрышу. Что ж, еще не поздно… Да, я понимаю. Так вот, все очень просто: среди команды имеются два случая заболевания тифом.
Первым отозвался Медрано, и с таким холодным бешенством, что удивил всех остальных. Но едва он успел заявить штурману, что давно прошла эпоха кровопусканий и окуриваний, кар. тот остановил его усталым жестом.
– Простите, пожалуйста, я не совсем верно выразился. Я должен был сказать, что речь идет о тифе 224. Безусловно, вам но знакомо это заболевание; и именно это поставило пас в затруднительное положение. О тифе 224 известно очень мало. Наш врач в курсе самых современных методов лечения и применяет их, но считает, что в данный момент необходим… санитарный кордон.
– Но позвольте, – взорвалась Паула. – Почему тогда мы вышли из Буэнос-Айреса? Вы что же, ничего не знали об этих ваших двухстах с хвостиком?
– Еще как знали, – сказал Лопес. – Они же сразу запретили проходить на корму.
– Но как же тогда санитарный надзор позволил вам выйти из порта? И как позволил вам войти, раз у вас были больные?
Штурман уставился в потолок. Он выглядел еще более усталым.
– Не заставляйте меня, сеньоры, говорить больше того, что разрешает мне приказ. Такое положение временно, и я не сомневаюсь, что через несколько дней больные минуют… опасный для окружающих период. А пока…
– А пока, – сказал Лопес, – у нас есть полное право предположить, что мы находимся в руках шайки авантюристов… Да, че, то, что слышите. Вы согласились на выгодное дельце в последнюю минуту, умолчав о том, что случилось на борту. Ваш капитан Смит, должно быть, настоящий работорговец, и можете это ему передать от моего имени.
Штурман отступил на шаг.
– Капитан Смит, – сказал он, судорожно сглотнув, – как раз один из больных. И наиболее тяжелый.
Он вышел прежде, чем кто-либо нашелся, что сказать ему в ответ.
Цепляясь за поручни обеими руками, Атилио вернулся на палубу и плюхнулся в шезлонг, стоявший рядом с шезлонгами Нелли, его матери и доньи Роситы, которые то стонали, то хрипели. Морская болезнь обрушилась на них с различной силой, ибо, как объясняла донья Росита сеньоре Трехо, тоже страдающей от качки, ее только сильно мутило, в то время как Нелли и ее мать без конца рвало.
– Я предупреждала их, чтобы они не пили столько соды, вот теперь и расслабили себе желудки. Вам плохо, да? Сразу видно, бедняжка. Меня, к счастью, только мутит и почти не тошнит, просто небольшое недомогание. А бедняжка Нелли, посмотрите, как она страдает. Я сегодня ем только всухомятку, вот у меня и остается внутри. Припоминаю, как однажды мы отправились прогуляться па лодке, так я была единственной, кого не тошнило, когда мы возвращались назад. А остальные, бедняжечки… Ай, поглядите-ка на донью Пепу, как ей плохо.
Вооруженный ведрами и опилками, один из финских матросов заботился о том, чтобы оскверненная палуба тотчас становилась чистой. С яростным и жалобным стоном Пушок обеими руками хватался за лицо.
– Это вовсе не потому, что меня укачало, – объяснял он Нелли, с состраданием смотревшей на него. – Наверняка это от мороженого, ведь я уплел сразу две порции… А ты как себя чувствуешь?
– Плохо, Атилио, очень плохо… Погляди на маму, вот бедняжка. – Нельзя ли позвать врача?
– Какого, к шуту, врача, мама миа, – вздохнул Пушок. – Если б ты только знала новости… Лучше не буду говорить, не то заболеешь еще пуще.
– Но что случилось, Атилио? Мне-то ты должен сказать. Почему так качается этот пароход?
– Морская качка, – сказал Пушок. – Лысый все объяснил насчет моря. Ух, ну и кувыркается, глянь, глянь, похоже, эта водная стенка лезет прямо на нас… Принести тебе одеколон смочить платочек?
– Нет, не надо, лучше скажи, что случилось.
– Да что случилось, – сказал Пушок, борясь с каким-то странным комком, подступавшим к горлу. – У нас тут бубонная чума, вот что.

XXV

После молчания, прерванного смехом Паулы, и неразборчивых гневных фраз, ни к кому не обращенных, Рауль решил пригласить Медрано, Лопеса и Лусио к себе в каюту. Фелипе, уже предвкушавший коньяк и мужскую беседу, с удивлением заметил, что Рауль даже не подумал позвать его. Он подождал еще немного, не веря самому себе, но Рауль вышел из салона первым. Не в силах вымолвить ни слова, чувствуя себя так, словно у него свалились брюки, Фелипе остался с Паулой, Клаудией и Хорхе, которые собирались на палубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130