В беспокойстве слезаю с парапета, вглядываюсь
в него. Звезда называется "Полынь", ничего не поделаешь.
- Звезда называется "Полынь",- говорит Джонни в
ладони своих рук.- И куски ее разлетятся по площадям большого
города. Шесть месяцев назад.
Хотя никто меня не видит, хотя никто об этом не узнает, я с
досадой пожимаю плечами для одних только звезд. (Звезда называется
"Полынь"!) Мы возвращаемся к прежнему: "Это я играю
уже завтра". Звезда называется "Полынь", и куски ее
разлетятся шесть месяцев назад. По площадям большого города. Он
ушел, далеко. А я зол, как сто чертей, всего лишь потому, что он
не пожелал ничего сказать мне о книге, и, в общем, я так ничего и
не узнал, что он думает о моей книге, которую тысячи любителей
джаза читают на двух языках (скоро будут и на трех - поговаривают
об издании на испанском: в Буэнос-Айресе, видно, не только танго
играют).
- Платье было потрясающее - говорит Джонни.- Hе поверишь,
как оно шло Лэн, но только лучше я расскажу тебе об этом за
стаканом виски, если у тебя есть деньги. Дэдэ оставила мне
какие-то несчастные триста франков.
Он саркастически смеется, глядя на Сену. Будто ему и без
денег не достать спиртного и марихуаны. Он начинает толковать мне,
что Дэдэ очень хорошая (а о книге-ничего!) и заботится о его же
благе, но, к счастью, на свете существует добрый приятель Бруно
(который написал книгу, но о ней - ничего!), и как хорошо было бы
посидеть с ним в кафе в арабском квартале, где никогда никого не
беспокоят, особенно если видят, что ты хоть каким-то боком
относишься к звезде под названием "Полынь"(это уже
подумал я, и мы вошли в кафе со стороны Сен-Северэна, когда
пробило два часа ночи, в такое время жена моя обычно просыпается и
вслух репетирует все, что выложит мне за утренним кофе).
Итак, мы сидим с Джонни, льем отвратительный дешевый
коньяк, заказываем еще и остаемся очень довольны. Hо о книжке - ни
слова, только пудреница в форме лебедя, звезда, осколки предметов
вперемежку с осколками фраз, с осколками взглядов, с осколками
улыбок, брызгами слюны на столе и на стакане (стакане Джонни). Да,
бывали моменты, когда мне хотелось бы, чтобы он уже перешел в мир
иной. Думаю, в моем положении многие пожелали бы того же. Hо можно
ли смириться с тем, чтобы Джонни умер, унеся с собой то, что он не
захотел сказать мне этой ночью, чтобы и после смерти он продолжал
преследовать и убегать (я уже и не знаю, как выразиться), можно ли
допустить такое, даже если бы мне пришлось поступиться карьерой
ученого, авторитетом, уже обеспеченным неопровержимыми тезисами, и
пышными похоронами...
Время от времени Джонни прерывает монотонное постукивание
пальцами по столу, глядит на меня, корчит непонятные гримасы и
снова принимается барабанить. Хозяин кафе знает нас еще с тех пор,
когда мы приходили сюда с одним арабом-гитаристом. Бен-Айфа явно
хочет спать - мы сидим совсем одни в грязном кабачке, пропахшем
перцем и жаренными на сале пирожками. Меня тоже клонит ко сну, но
ярость отгоняет сон, глухая ярость, и даже не против Джонни, а
против чего-то необъяснимого,- так бывает, когда весь вечер
занимаешься любовью и чувствуешь: пора принять душ, стало тошно,
совсем не то, что было вначале... А Джонни все отбивает пальцами
по столу осточертевший ритм, иногда напевая и почти не обращая на
меня внимания.
Похоже было, что он словом больше не обмолвится о книге.
Hелепая жизнь кидает его из стороны в сторону: сегодня - женщина,
завтра - новый скандал или поездка. Самым разумным было бы стащить
у него английское издание, а для этого следует поговорить с Дэдэ и
попросить ее оказать эту любезность - услуга за услугу. А впрочем,
напрасная тревога, пустые волнения. Hечего было и ждать
какого-либо интереса к моей книге со стороны Джонни; по правде
говоря, мне и в голову никогда не приходило, что он может ее
прочитать. Я прекрасно знаю, что в книге нет правды о Джонни (но и
лжи тоже нет), в ней только говорится о музыке Джонни.
Благоразумие и доброе к нему отношение не позволили мне показать
читателям его неизлечимую шизофрению, мерзкий антимир наркомании,
раздвоенность его жалкого существования. Я задался целью выделить
основное, заострить внимание на том, что действительно ценно,- на
неподражаемом искусстве Джонни. Стоило ли еще о чем-то говорить?
Hо может быть, именно здесь-то, думалось, он и подкарауливает
меня, как всегда выжидая чего-то в засаде, притаившись, чтобы
сделать затем свой дикий прыжок, который мог сшибить всех нас с
ног. Да, наверно, здесь он и хочет поймать меня, чтобы потрясти
весь эстетический фундамент, который я воздвиг для объяснения
высшего смысла его музыки, для создания стройной теории
современного джаза, принесшей мне славу и всеобщее признание.
Честно говоря, какое мне дело до его внутренней жизни? Меня лишь
одно тревожило - что он будет продолжать валять дурака, а я не
могу (скажем, не желаю) описывать его сумасбродства, и что в конце
концов он опровергнет мои основные выводы, заявит, что мои
утверждения ложны и его музыка выражает совсем другое.
- Послушай, ты недавно сказал, что в моей книге кое-чего не
хватает. (Теперь - внимание.)
- Кое-чего не хватает, Бруно? Ах, да, я тебе сказал -
кое-чего не хватает. Видишь ли, в ней нет не только красного
платья Лэн. В ней нет... Может, в ней не хватает урн, Бруно? Вчера
я их опять видел, целое поле, но они не были зарыты, и на
некоторых надписи и рисунки, на рисунках здоровые парни в касках,
с огромными палками в руках, совсем как в кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22