Хулио Кортасар.
Зверинец
Рассказ
(Из книги "Зверинец")

Перевод А. Косс

Между последней ложкой молочной рисовой каши - жалко,
маловато корицы, - и поцелуями на сон грядущий в комнате, где
телефон, зазвенел звоночек, и Исабель нарочно замешкалась, пока
Инес, которая подходила к телефону, не вернулась и не зашептала
что-то маме на ухо. Потом Инес с мамой переглянулись, а потом
обе уставились на Исабель, и Исабель вспомнила про сломанную
клетку, про примеры на деление и чуточку - про то, как
разозлилась мисья [1] Лусера, когда Исабель по пути из школы
нажала на кнопку ее звонка. Хотя Исабель не очень беспокоилась:
мама и Инес смотрели словно бы сквозь нее, как будто она
попалась им на глаза случайно; но все-таки обе они на нее
смотрели.
- Мне, знаешь, не хочется отпускать ее, - сказала Инес.
- Даже не из-за тигра, как бы то ни было, тут они следят
тщательно. Но уж очень печальный дом, с кем ей там играть,
только с мальчиком...
- Мне тоже не хочется, - сказала мама; и Исабель сразу
поняла - чувство было такое, словно она скатилась с горки, -
что ее отправят на все лето к Фунесам. Она нырнула в новость,
как в огромную зеленую волну, к Фунесам, к Фунесам, ясное дело,
ее отправляют к Фунесам. Им обеим не хочется, но -это выход.
Слабые бронхи, в Мар-дель-Плата [2] ужасная дороговизна, с
девочкой трудно справиться, избалована, неразумна, по поведению
"удовлетворительно", и это при всей доброте сеньориты Тани;
спит беспокойно, игрушки всегда разбросаны, а вечные вопросы, а
пуговицы, а грязные коленки. Ей было боязно, сладко, откуда-то
запахло ивами; "у" из фамилии "Фунес" растекалось в молочной
рисовой каше, так поздно, спать, спать, живо в постель.
И вот она лежит, свет выключен, вся в поцелуях Инес и
мамы, вся в их печальных взглядах, им никак не решиться, а на
самом деле уже решились. Исабель рисовала в воображении свой
приезд на двуколке, завтрак, радость Нино, ловца тараканов.
Нино - жаба, Нино - ком-бала (воспоминания трехлетней
давности: Нино показывает ей картинки, вклеенные в альбом и
говорит: "Это жаба, а это ком-бала"). Сейчас Нино в саду, ждет
ее, у него сачок для бабочек, а еще там Рема, ее мягкие руки -
Исабель увидела, как руки Ремы возникают из темноты; она лежала
с открытыми глазами и вместо лица Нино - вот так раз, руки
Ремы, младшей из взрослых Фунесов. "Тетя Рема так меня любит",
и глаза у Нино делались большие и влажные, ей снова увиделся
Нино, он парил в сумеречном тумане спальни и радостно смотрел
на нее, а потом куда-то делся. Нино - камбала. Ей хотелось,
чтобы за ночь прошла вся неделя, а утром были бы прощальные
поцелуи, путешествие в поезде, целая миля на двуколке, ворота,
эвкалиптовая аллея, ведущая к дому; и она заснула. Перед тем
как заснуть, на миг испугалась, вообразив, что все это, может,
ей только снится. Внезапно вытянулась, так что ступни
наткнулись на медные прутья, и ей стало больно, хотя ноги были
под одеялом, и она слышала, как в большой столовой мама
разговаривает с Инес: что дать с собой; посоветоваться с врачом
насчет сыпи; рыбий жир. Не приснилось, не приснилось.
Не приснилось. Однажды ветреным утром ее привезли на
вокзал: по всей площади Конституции - лотки с флажками, омлет
в привокзальном кафе, торжественный выход на четырнадцатую
платформу. Инес и мама так зацеловали Исабель, что все лицо у
нее было точно исшлепанное, размягченное и пропахшее помадой и
пудрой рашель, губы обслюнявлены - мерзость, которую ветер
смахнул с ее кожи одним дуновением. Исабели не было страшно
ехать одной: она уже большая, и в сумочке у нее целых двадцать
песо; а в окошко лез Сансинский хладомясокомбинат, и пахло
приторно, потом зажелтели воды Риачуэло [3], и Исабель думать
забыла про слезы, которые только что заставляла себя проливать,
она радовалась, она умирала от страха, она энергично обживала
свое сиденье, свое окошко - кроме нее, в этой части вагона
почти никого не было, можно посидеть на всех местах и
поглядеться во все зеркала. Раз или два подумала о маме, об
Инес, наверное, уже сели в девяносто седьмой и уезжают с
площади; прочла: курить воспрещается, плевать на пол
воспрещается, вагон рассчитан на сорок два сидячих пассажира,
они мчались мимо Банфильда на всей скорости - вж-ж-жж! -
поля, поля, поля, а во рту привкус молочного коктейля и
ментоловых пастилок. Инес посоветовала вязать в поезде зеленую
кофточку, а потому Исабель засунула вязанье в самую глубину
чемоданчика, бедная Инес, придет же в голову такая чепуха
чепушиная.
Когда подъехали к станции, она немного забоялась, а вдруг
двуколка не... Но двуколка уже ждала, дон Никанор такой
обходительный и почтительный, "барышня" через каждое слово,
хорошо ли доехали, как поживает донья Элиса, все такая же
красавица, а дожди прошли, ясное дело. Ах как потряхивало в
двуколке, Исабель сразу, словно сквозь стенки аквариума,
увидела во всех подробностях свой предыдущий приезд в
Лос-Орнерос. Все тогда было меньше, но более стеклянное и
розовое, тигра тогда еще не было, дон Никанор был не такой
седой, всего лишь три года назад, Нино жаба, Нино ком-бала, а у
Ремы такие руки, хочется плакать и чтобы они гладили тебе
волосы вечно: так сладко, словно вот-вот умрешь или словно ешь
ванильное пирожное с кремом, они и руки Ремы - лучшее, что
есть в жизни.
1 2 3 4 5 6 7