От этой мысли Левон зевнул, а Папикян сказал:
– Поужинаем – и спать. Нарды подождут до завтра.
5
Утром, едучи в кабине грузовика в райцентр, Левон попросил водителя проехать мимо атомной станции. Ничего особенного он не увидел: много бульдозеров, десятки самосвалов и люди.
– Деревня здесь была, переселили, – сказал водитель, – и нас, наверное, тоже… Ищу вот, кому дом продать.
– Да кто же у тебя его купит, если переселяют?
– Как знать… Парнак, правда, говорит, что никакого переселения не будет, в Германии, говорит, прямо в больших городах строят эти станции, но как знать…
Дорога скрылась за холмом, водитель что-то рассказывал, а Левон все старался припомнить, какого цвета были глаза Папикяна. А вообще-то ничего он не хотел вспоминать. О чем бы ни думал, Сероб и Асмик безмолвно вставали перед ним, заглушая своим молчанием остальной мир, остальные голоса. Что ему писать, как поставить рядом с атомной станцией эту трагическую и даже сентиментальную историю, словно сошедшую со страниц романов Прошяна? Кто в нее поверит, наконец?
– Гарник, зачем эти ребята убили себя, а?
– Почем я знаю, – водитель грузовика смотрел на дорогу не мигая, – больно умные были.
– Ты когда-нибудь любил?
– Азгуш-то?
– Кто такая Азгуш?
– Жена моя, кто ж еще?
– Ну… Азгуш или еще кого.
– Смеешься…
– Почему?
– Как-то повез я груз в Краснодар. Вот тамошние девушки – это да. Бывал ты в тех местах? Краснодар!.. В столовой одна прилипла, не отцепиться. Она мне по-русски шпарит, а я… Олей звали. Хорошая была девчонка. «Напиши мне письмо», – говорит… Ну и умора! – Потом вдруг обернулся: – А ты чего это спрашиваешь, любил я или нет?…
– Просто беседуем – и все, чего злишься?
– Да я не злюсь. А Сероб был парень что надо. Если честно, нашу деревню надо облить авиабензином и сжечь.
– Авиабензином?
– Да, чтоб скорее занялось. – Гарник засмеялся. – В Краснодаре…
На дороге кто-то «голоснул», и Гарник притормозил.
– Ну?…
– В райцентр едешь?
– Чудак, до города всего четыре шага. Ноги свои жалеешь? Или ты внук Лорис-Меликова? – И он тронул дальше.
– Посадил бы его, – сказал Левон, – чего не взял?
– Уже доехали. В Краснодаре я прожил пять дней, все бы отдал за эти дни, только вот плохо, что по-русски не знал. А ты, брат, прокурор?
– Разве похож? – Левон рассмеялся.
– Я смотрю, ты по этому делу приехал, а?
– Почти что прокурор. Если бы поручили мне это дело, всю деревню отдал бы под суд по этому делу! – Он вдруг ощутил в пальцах нервное напряжение, действительно представив на скамье подсудимых педагогов, родителей, Папикяна, всезнающего Парнака, вот этого Гарника, который конечно же не любит своей жены, но тоже небось замахивался на любовь этих ребят, на этот подснежник, не проживший и недолгой своей жизни, – всех, всех, всех. – Ужасная история, постыдная.
– А что? – Гарник распалился. – Что постыдного-то? Хочешь, чтобы как у вас в Ереване? Девушки, да что там девушки, пожилые бабы малюются. Ни стыда, ни совести не осталось, не разберешь, кто стар, кто молод. Хочешь, чтоб как в Ереване?
– Нет… как в Краснодаре! – зло бросил Левон.
Гарник проглотил какое-то несказанное слово, смущенно посмотрел, потом пробурчал:
– Доехали… У милиции сойдешь?
– Нет, прямо здесь, на попутной в Ереван поеду.
Он вышел.
Гарник тоже вышел, постоял в нерешительности несколько минут, не зная, что делать. Если бы у этого прокурора хоть чемоданишко был, вынес бы, сказал пару слов…
– Ну ладно, ты не жди. – Левон протянул руку. – Спасибо. Привет Папикяну и Азгуш.
– Извини, если что не так, – сказал Гарник. – Будешь в наших краях, заходи, не то обижусь.
Левон глядел вслед машине, пока она не скрылась за поворотом, и пошел по направлению к деревне.
6
– Вчерашняя девушка? – спросила дежурная гостиницы. – Это такая крашеная? И губы намалеванные? А тебя случайно не Левоном зовут?
– Да, и волосы крашены, и губы… И меня звать Левоном.
– Чего сердишься, братец? Она сказала: «Если спросит Левон, передайте – буду в четыре часа». А кто она тебе?
– Невеста. – Левон серьезно посмотрел на женщину. – Не нравится?
– А тебе что до того, нравится мне или нет? – Женщина, по-видимому, обиделась. – Сын и то не стал слушаться, а уж ты… В одном номере будете или как? Вчера-то свободных номеров не было, она в общем спала.
– Мы не расписаны. Разве можно?
– Нет, брат, деревня деревней, а закон есть закон.
– Ничего не поделаешь! – засмеялся Левон. – В четыре приду.
Он решил заглянуть в райком, к Рубену, убить время до возвращения Татевик.
Еще вчера утром он ничего не знал об этой деревне, о двух неприметных могилах, не знал Папикяна, учителей, перепуганных школьников, еще вчера он мог с кем угодно поспорить, не поверить в возможность подобного происшествия. Прошел всего день. «Оставьте нас наедине с нашим горем, Христа ради! – вздохнул отец Сероба. – Чего копаетесь, хотите на весь мир осрамить?» К родителям Сероба они пошли с кладбища, несмотря на явное нежелание Папикяна. На стене был прибит увеличенный портрет сына В траурной рамке, под столом лежала коричневая школьная сумка из клеенки, к ней Левон не стал притрагиваться, вынимать книги или листать тетради. К чему? Отец хмуро сидел на тахте. Принесли водку, выпили по одной. Мать так и не появилась. Отец взглянул на портрет, пробормотал что-то. Папикян пробормотал: ничего, мол, не поделаешь, что было, то было. Левон не нашел слов, которые не казались бы ему глупыми и затасканными, и просто глотнул прозрачную жидкость, а с ней и все слова, которые собирался произнести. Зачем он явился сюда и что он мог сказать этому сокрушенному горем человеку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35