– Что печатаешь?
– Стихи, по-двадцать копеек за страницу. Знала бы, какие они серые, все тридцать стребовала бы.
Посмеялась.
– Спокойной ночи, – сказала Лилит, – когда встретимся, ты мне расскажешь о них.
Комната Лилит маленькая и теплая, одновременно и спальня, и приемная, и будуар, как в шутку называет она угол, в котором стоят трюмо, обремененное духами, всякой парфюмерией. Стоит там и старый диван. Сколько вообще одиноких уголков в мире, как у Лилит или у него? А я становлюсь сентиментальным, подумал он и включил магнитофон: двадцатый век делает все, чтобы человек не осознавал своего одиночества. Улыбнулся: пел слепой ашуг, которого он два года назад записал в поезде. Шум поезда мгновенно заполнил комнату. Лилит сейчас печатает глупые стихи. За слепым ашугом идет Эдит Пиаф, ее опаленный, по-мужски хрипловатый голос повторялся несколько раз. Он прокрутил ленту обратно, еще раз послушал ее. Полистал заметки, сделанные в деревне, сел за машинку и стал печатать. Странно звучала машинка в тишине ночи. Лилит тоже сейчас стучит. А ребята не позвонили. Нет, ничего не получается. Он вышел на веранду, которую придумали, чтобы не открывать окон. Подышит – и обратно. Лилит бы сказала, что для многих мужчин она просто балкон, где можно свободно подышать воздухом. Трудной жизнью она живет. Все началось в восемнадцать лет, когда кто-то ради нескольких поцелуев поклялся, что любит ее. До этого глагол «любить» она склоняла лишь в грамматических упражнениях и читала в романах. Она поверила, вернее, не задумалась над этим, но вскоре поняла, что станет матерью. Этого она не захотела. Тем более что тот, кто клялся, куда-то исчез. С того и началось.
Зачем он вспомнил о Лилит? Что в ее истории нового и какая связь с Серобом и Асмик? Но разве стоило ради нескольких поцелуев клясться в любви? Нет, ничего не выходит. Лучше завалиться спать.
Он погасил свет.
10
– Степанян вызывает, – сказал редактор. – Расскажи ему. Только ничего лишнего.
Погос Степанян… Левон с неприятным чувством подумал о встрече с ним, лучше бы уж кто-нибудь незнакомый. В университете его называли Погосиком, а теперь он Погос Кюрегич.
– Я еще ничего не написал, зачем мне к нему идти?
– Он звонил, оказывается, этот вопрос будут обсуждать, и он хочет узнать твое мнение. – И добавил: – В типографию зайдешь? – Что означало: виски будем пить?
– Приду, конечно.
Редактор просиял.
– Какой сегодня день? Пятница? В среду уезжаю.
– Куда?
– Далеко отсюда. – Он подошел к сейфу, что-то вынул. – Знаешь, что это такое, а? – Он показал синюю записную книжку.
Левон с недоумением пожал плечами…
Редактор стал перелистывать блокнотик. Левон редко видел его таким оживленным. В чем дело?
– Не догадался еще? Эх ты, Ремарк! Это номера телефонов и адреса, понял?
Он понял – номера телефонов знакомых женщин.
– В сейфе держишь?
– А как же? Нет, братец, на фронте я разведчиком был…
Вдруг вспомнилось, как мучился редактор по вечерам в поисках мацуна.
– А ключ от сейфа держишь в кармане? Опасно…
Редактор посерьезнел:
– Нет, правда?
– Не знаю, но был у меня товарищ…
Редактор помрачнел, сунул обратно в сейф книжку и замолчал, о чем-то думая.
– Пойду, – сказал Левон. – Я пошутил. Когда идти к Степаняну?
– Сейчас. – Редактор махнул рукой. – Э, да что ты понимаешь, свободный человек, сам себе голова… Не опоздай в типографию.
Позвонил Ашот и сказал, что через час состоится консилиум и, похоже, Ваграма придется оперировать, но пока это опасно, он потерял много крови. Левон решил пойти в больницу. Он вспомнил записную книжку редактора. Бедняга. А его жену, наверное, считают счастливицей: муж редактор, добывает мацун, ходит на рынок, просто клад. А жену Левона никто не сочтет счастливой, и на рынок он не пойдет, и детей в садик не отведет, а мацуна даже днем, когда все магазины полны, не достанет, и телефоны знакомых девушек запишет в общую телефонную книжку. Бедняжка будущая жена!
Погос Степанян поднялся навстречу, поздоровался, спросил, как дела, как поживают родные и не женился ли еще. Левон сказал, что все в порядке. Степанян улыбнулся доброй улыбкой, ну вот и отлично. Прелюдия окончилась. Он кашлянул, поправил галстук.
– Ну, рассказывай. Говорят, ты специалист по самоубийствам.
– А ты ничуть не изменился, – холодно произнес Левон.
– В каком смысле?
– В смысле остроумия.
Степанян отечески улыбнулся.
– Сильная была у тебя последняя статья.
– Что вас интересует?
– Да-а! – Степанян помолчал, но все же с удовольствием перешел на официальный тон – здесь он был сильнее Левона: – Мы собираемся обсудить это событие, вот почему я решил узнать твое мнение.
– Я ничего еще не написал.
– Писать? А удобно ли вообще писать?
– Это вопрос или указание?
– Вопрос.
– Тогда я скажу: необходимо.
– Да-а? – Степанян помрачнел. – Самоубийство… ты понимаешь, что это означает в наши дни? Стоит ли обнародовать подобный факт? Мы что, поощряем душевную слабость?
Левону вспомнился давний случай. Погос сидел как-то с девушкой на бульваре, подошли двое парней в масках, сказали, что хотят поцеловать девушку. И Погос бежал, бросив девушку. На другой день в университете все узнали об этом, потому что «разбойниками» были однокурсники Погоса.
– Говорите, душевную слабость?
– Что же другое?
– Меня эта трагедия волнует совсем по другой причине.
– Обсудим, выясним обстоятельства, найдем виновных, потом подумаем. Кстати, я получил письменную жалобу от директора школы. Редактору я не сказал, но…
– Не понимаю, зачем меня вызвали… Вы сказали, что интересуетесь моим мнением.
– Конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35