– пошутил Каро. – Неплохо же ты руководишь районом.
– Молчи, – оборвал его Рубен, – не твоего ума дело.
– А то смотри, позвоним жене, – добавил Артак и спросил у Левона: – Что за самоубийцы?
– Прекратите! – оборвал их Карлен – Не на траурный же митинг мы собрались: сначала кладбище, потом самоубийство. Может, пойдем теперь в анатомикум на обед?
– Нет, еще не написал, – ответил Левон Рубену, – но напишу.
– Да-а, – протянул тот, – такая, брат, история. А я в той деревне ни разу не бывал раньше, представляешь?
– Сколько лет ты в этом районе?
. – В ноябре будет год.
– Удивительно.
– Значит, напишешь?
– Тебе бы не хотелось, да?
– Нет, что ты, не в том дело.
Ребята загалдели:
– Хватит!
– Сегодня ни о чем серьезном!
– В самом деле, надоело, всюду одно и то же – на собрании, на свадьбе, на похоронах, – хватит!
– Итак, решено, – заключил Карлен, – ни слова о политике, о работе…
– …и о трагедиях нашей истории, – дополнил Левон.
– И о женщинах, – сказал Каро, – точнее, о наших женах…
– В самом деле, устали, – сказал Рубен, – повеселимся. Ведь мы так редко бываем самими собой, а?
Левон незаметно оглядел товарищей. Старшему, Рубену, всего тридцать семь. И он устал? Все устали? Отчего устали, когда успели устать? Каро что-то запел, как всегда, фальшиво. Карлен закурил, а Рубен вдруг затянул;
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая…
Рубен на три года старше, в девятом классе он дружил с девочкой из соседней школы; ему нравилось «просвещать» своих друзей, учить, как следует подойти к девушке, о чем говорить. В те годы занимались раздельно, мальчики совсем одичали, им не хватало смягчающего влияния девочек. Вот об этом ‹…› Рубен словно рассказывал им своей песней ‹…› – он закрыл глаза, песня увела его назад на девятнадцать – двадцать лет, голос Рубена теперь не тот что раньше, с хрипотцой, и он позабыл слова – сам их теперь сочинил. Ведь сколько прошло лет! Школа осталась без девочек, здание перегородили деревянной перегородкой, это было в шестом классе, девочки плакали, мальчики мрачно выстроились под стеной. И с тех пор учились раздельно. Перегородку приходилось часто ремонтировать, потому что ребята отбивали штукатурку и в переменки смотрели сквозь щель в коридор девочек. В старших классах сквозь эти узкие щели передавались записки, смешные и грустные, назначались свидания.
Рубен пел одну песню за другой, как будто для себя.
Первый бокал выпили молча, поминая Акопа.
– Значит, договорились, о серьезном – ни-ни, – сказал Карлен. – Ясно?
Они с трудом отыскали свободный столик в большом зале «Ахтамара», народу было полно, в основном молодежь, а внизу за окном голубел Севан.
После пяти рюмок Левон посмотрит на Севан и разочарованно махнет рукой:
– Фальшиво.
– Что?
– Севан. Словно картина Башинджагяна.
А пока все молчали, сосредоточенно ели, сжевывали невысказанные слова. Вот встретились, теперь выпьют, пошутят друг над другом, вспомнят тысячу разных мелочей, вместе проведут вечер. Кто знает, доведется ли встретиться еще раз, а если да, то ведь всего на несколько часов. Опять раскроют форточки своих душ и тут же быстро захлопнут – надолго нельзя, опасно.
– Расскажите что-нибудь, – предложил Каро.
Музыка гремела, как начинающий оратор, а пары словно вступили в безоружный поединок, они сближались, удалялись, находили друг друга. На лицах маски, взятые напрокат на вечер или на всю жизнь, руки и ноги слабо прикреплены к туловищу. Нет, Левон выдумывал, это обыкновенные ребята, а ритм твиста гармонирует с ритмом их кровообращения. Лица… Когда это они являли собой открытую азбуку, по которой можно было читать душу: а, б, в, г, д, е?… Лицо – всегда случайный дар. Левону вдруг стало тошно от эгих мыслей. Рубен поднялся, пошел к соседнему столу, – наверное, пригласить на танец одиноко сидящую девушку. Та вначале удивилась, но Рубен наклонился, что-то сказал, она рассмеялась и встала. Когда они с девушкой оказались у их столика, Рубен незаметно подмигнул им.
– Видали? – спросил Каро.
– А девушка с веснушками, – заметил Артак.
– Сами не плошайте, – сказал Карлен. – Что думаешь ты, надежда нации?
– Стареем, – ответил Левон.
Артак вздохнул, потому что его длинные-предлинные ноги не пригодились для танцев и никогда не пригодятся. Он посмотрел ‹…› и сказал:
– Что они находят в танцах?
– Не знаю, – ответил Каро.
Среди юных пар упрямо топтались двое, ему было лет шестьдесят, ей за пятьдесят. Они танцевали танго, глядя друг на друга со счастливым выражением лица, им вдруг взбрело в голову изменить ритм, но ничего из этого не получалось, только мешали другим. Они выглядели смешно, на мужчине были широкие, старомодные брюки, женщина то и дело смотрела себе под ноги, – наверное, боялась ошибиться. Было грустно. Левон выпил одну за другой три рюмки водки, потом встал, поискал глазами свободную девушку, как ищут свободный стул. Нашел. Она стояла у стены, в ожидании подруги. Нет, Татевик здесь ни при чем. Он подошел, пригласил. Они смешались с толпой, и он отвлекся от назойливых мыслей и вопросов. В твисте есть что-то буйное, он сводит с ума, заставляет забыть уравнения жизни с тысячью неизвестными, превращает вас в бездумное создание, которое проделывает телодвижения, живет только телом… Нет, твист вовсе не отключает от восприятия мира. Левону бросилась в глаза пожилая пара, он, танцуя, приблизился к ним, стараясь уловить что-нибудь из их разговора, как ловят теннисный мяч. В зале были шум и толчея, у женщины удивительно прозрачное лицо, словно с почтовых открыток тридцатых годов. Она улыбается, глядя себе под ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35