.." А я написал так: "Когда откроются ворота надежды и хлад покинет землю..." Я ведь верно написал и потому победоносно взирал на учительницу, на эту злючку из Полиса. Товарищ Поладян буковка за буковкой прочла все тридцать семь строк, а потом мягко сказала: "И так можно. Только, уж если ты на современный язык перевел, следовало написать холод, а не хлад... А пишешь неаккуратно".
Товарищ Поладян никто никогда не видел улыбающейся, никто не видел ее за едой. А в первой четверти, когда она нас только-только начинала лишать завтраков, я, грешным делом, думал, что она сама поедает конфискованные пирожки. Но вскоре выяснилось, что они - награда отличившимся в тот день, тем, кто урок как следует выучил. В тот день, стало быть, фортуна избрала Асмик, Рубена и Сероба.
"Подкинем ей в чернильницу кусочек карбида, - предложил Арам. - Или галоши к полу прибьем". Она обычно оставляла галоши в классе, в углу, - из учительской их однажды свистнули. Так ей и надо! "А для чего прибивать?" мрачно поинтересовался Каро. "Станет надевать, и как шмякнется!" И ясно представили себе, если незаметненько, не сдвигая с места галош, прибить их гвоздями, она - шмяк! - как растянется!.. Но у меня возникло предложение поинтереснее: притаиться вечером в ее подъезде, а как только она появится, завыть, замяукать, залаять. У Арама лай здорово выходит - она насмерть перетрусит. Мое предложение поддержали - в те годы, наверное, по всей земле светомаскировка была, удобно. Помяукаем, полаем - и наутек. Только надо узнать, где она живет...
На другой день добавочный пирожок достался Каро. Товарищ Поладян спросила у Вачагана слово в родительном падеже с окончанием "а", а он, башка садовая, возьми и ляпни: "справа". Товарищ Поладян рассердилась и говорит: "Подумай хорошенько". Вачаган и выдал: "права". Товарищ Поладян улыбнулась: "По ошибке верно получилось. В следующий раз все падежи мне ответишь, а сегодня... завтрака не получишь".
Была большая перемена. Мы втроем - Арам, Каро и я - сидели на ступеньках с четырьмя пирожками, но пирожки не ели. "Разделим его на три части", - предложил Каро. "Сам ешь, - неуверенно возразили мы, - тебе ведь причитается".
Пирожки были еще горячие. Но Каро вдруг поднялся. "Обождите", говорит. Взял один пирожок и пошел в класс. Мы с Арамом удивленно переглянулись. А Каро чуть погодя возвратился - правда, уже без пирожка. "Ну, давайте есть, - говорит. - Каждому по штуке". И мы стали есть молча, как заговорщики, но тут Арам не стерпел: "А тот куда дел?" - "Вагану отдал", - холодно ответил Каро.
Мы переглянулись. И долго друг на друга смотрели.
А тогда этого и не заметили... Шел тысяча девятьсот сорок третий год, нам троим вместе было тридцать шесть лет. И я только теперь понимаю, что в ту пору, когда нам троим было тридцать шесть - и не порознь тридцать шесть, а всем вместе - в ту пору мы были хорошими ребятами, даже очень хорошими...
А война продолжалась, и товарищ Поладян продолжала вбивать в наши дурные головы, что деепричастные обороты выделяются в предложении запятыми, что нужно писать Киликия, а не Киликья, что Аракс - не только имя нашего одноклассника Аракса Магакяна, но и название самой крупной в Армении реки и что приличный почерк человеку не мешает иметь даже в военную пору.
Одета товарищ Поладян была всегда опрятно, но однажды я заметил, что ее платье на локтях искусно залатано, а в школу она вот уже три года ходит в одних и тех же туфлях.
Наступила весна. Теперь мы зябли поменьше, зато есть хотелось еще больше. А товарищ Поладян все еще обрушивала на наши головы свой приговор: "Завтрака не получишь". Но эта фраза нас уже не страшила. Как-то уж само собой вышло, что каждый, кто получал добавочный пирожок, возвращал его на перемене законному владельцу. Конечно же, тайком от товарища Поладян. Добрым оказался почин Каро...
Той весной закончилась война. А в шестом классе товарищ Поладян не должна была нам преподавать. "Мы в шестой перешли, а товарищ Поладян в пятом застряла", - острили мы, избавясь наконец от ее грозного образа.
...А несколько лет назад я вдруг случайно узнал, что товарищ Поладян неизлечимо больна. Я сумел разыскать только Каро и Рубена - купили цветов, конфет и пошли ее проведать. Жила она все в том же двухэтажном доме, в темном подъезде которого мы трижды поджидали ее, чтобы "облаять" и "обмяукать"...
Постояли несколько минут в подъезде - прошло как-никак двадцать пять лет, - закурили. Мы с Каро переглянулись. "Это ведь твой план был, вспомнил Каро. - Расскажем, рассмешим ее".
Товарищ Поладян лежала в крохотной комнатенке, набитой всяким старьем, книгами, стопками связанных тетрадей. Поначалу она нас не узнала, а когда узнала, глаза ее наполнились слезами. Мы не знали, как быть, - застыли перед ней, как двадцать пять лет назад. И не скажи она сквозь слезы: "Садитесь, ребята", - мы бы не сели. Я впервые видел ее слезы. Вся она как-то высохла, стала совсем маленькой, а взгляд ее, хоть она и плакала, был прежним строгим и сосредоточенным.
Из кухни вышла девушка лет двадцати - двадцати двух. "Арменуи, из моих последних учеников", - сказала Поладян. Девушка молча подала нам кофе, а товарищ Поладян протянула какие-то цветные таблетки. "Мне уже лучше, Арменуи, - улыбнулась учительница. - Вот они, мое лекарство", - указала на нас глазами. Она и в самом деле была нам рада, и мы потихоньку разговорились. И Каро, конечно, рассказал о коварном плане отмщения, который мы так и не осуществили... Над кроватью висел поблекший рисунок - он показался мне чем-то знакомым, и я внимательно в него всмотрелся. "Это Полис, - сказала больная и указала пальцем на один из домов тесной улочки.
1 2 3