Но ее воспитанницы – дело совсем другое, – загадочно добавила она.
Что представляли собой воспитанницы мадам Шарден, Катрин выяснила чуть позже. Первое впечатление от пансиона было не из приятных. Поначалу все выглядело замечательно – чудесный горный пейзаж, трехэтажное кирпичное здание с часовней и пристройками, находившееся на полпути между Женевой и замком принцессы. Все здесь дышало пасторальным спокойствием.
Однако когда Катрин оказалась наедине с крупной неулыбчивой особой, настроение у нее быстро испортилось. Директриса сунула новой ученице два листка: на одном схема пансиона, на которой комната Катрин была помечена крестом; на другом – длинный список правил поведения на четырех языках – французском, немецком, итальянском и английском. Школа насквозь пропахла запахом мыла и дезинфекции. В главном здании было жарко натоплено, но во флигеле, где находилась комната Катрин, оказалось весьма прохладно.
Пьер, шофер принцессы, поставил багаж Катрин посреди комнаты, ободряюще улыбнулся и попрощался. Сказал, что заедет через три недели, когда у Катрин будет выходной. Девочкам позволялось принимать посетителей и отлучаться лишь один раз в три недели. В остальное время пансионат представлял собой замкнутый мир.
У мадам Шарден были очень строгие представления о воспитании. Она считала, что девочки нуждаются в ежедневных физических нагрузках. Поэтому в семь утра воспитанницы должны были делать бегом три круга вокруг школы. От этой обязанности их избавлял лишь особенно обильный снегопад. Кроме того, после обеда ежедневно отводилось время для занятий физкультурой. Рацион питания был строго ограничен, сладости и вовсе находились под запретом.
Следующим по важности после физкультуры предметом считалось моральное воспитание; далее по убывающей следовали ботаника, языки и пластические науки. Мадам Шарден была протестанткой и находилась под сильным влиянием идей Руссо, причем особое впечатление на нее произвели воззрения Жан-Жака на проблемы воспитания. Считалось, что сначала должны следовать естественные науки, и вбивать их в головы учениц следует с неукоснительной строгостью.
Прочитав свод школьных правил, Катрин затосковала. Отведенная ей комната производила гнетущее впечатление спартанской простотой обстановки: три кровати, три тумбочки, один письменный стол и никаких признаков того, что здесь обитают живые люди. Катрин, которая, за исключением недели, проведенной у Томаса Закса, никогда не отлучалась из родительского дома, с ужасом думала о том, что ей отныне предстоит существовать под гнетом суровых правил мадам Шарден. Если бы не страх перед матерью, забыть о котором было невозможно, Катрин, наверное, расплакалась бы от тоски по дому. Но если о семейном очаге она вспоминала без ностальгии, то об Антонии и свободных нравах своей нью-йоркской школы вздохнула не раз. Там, в Америке, считалось, что учитель – друг ученика…
– А вот и новенькая.
Катрин обернулась и увидела высокую стройную девочку со светлыми волосами. За ней в комнату вошла еще одна – меньше ростом и круглее. Первая протянула руку:
– Я – Порция Гэйтскелл, а это – Мари-Элен Бомон, – сказала она по-французски, но с английским акцентом. – Не обращай внимание на чушь, которую понаписали в инструкции. Директриса обожает пугать новеньких.
Обе девочки засмеялись, и Катрин тоже робко улыбнулась.
– Вот твоя кровать, вот твоя тумбочка. – Порция показала на место возле стены. – Можешь распаковать вещи прямо сейчас. Или, если хочешь, мы сначала покажем тебе школу. «Ваш долг, девочки, позаботиться о том, чтобы новые ученицы чувствовали себя здесь как дома», – внезапно произнесла Порция назидательным тоном директрисы, и Мари-Элен весело захихикала.
– Порция отлично умеет передразнивать мадам Шарден, – сообщила она тихим бархатным голосом. – На, попробуй. Сразу почувствуешь себя как дома.
Мари-Элен открыла дверцы шкафа, порылась в глубоких карманах зимнего пальто и достала оттуда коробочку трюфелей.
К концу вечера, после того как Катрин поужинала за общим столом в просторной столовой, выслушала торжественную речь директрисы по поводу начала нового семестра, а затем, после отбоя, поболтала со своими новыми подругами, у нее сложилось твердое убеждение, что в пансионе ей будет жить куда лучше, чем дома.
Шли недели, и единственное, что расстраивало девочку – так это то, что ее подруги успели повидать на своем веку гораздо больше, чем она. Правда, Мари-Элен была на год старше, а Порция – на целых два, но дело ведь не в возрасте. Обе соседки Катрин были гораздо опытнее ее и при первой же возможности бесшабашно нарушали школьные правила. В этих выходках чувствовался и вызов, и детская любовь к озорству, и страсть к таинственности и заговорам, неизбежно возникающая, когда подростки живут в вынужденном отрыве от внешнего мира.
Если бы родители узнали, чем занимаются в швейцарском пансионе их девочки, первой реакцией был бы ужас. Впрочем, вероятно, немного поразмыслив, наиболее разумные из взрослых пришли бы к выводу, что эти маленькие заговоры и эскапады как нельзя лучше готовят девочек к будущей светской жизни. Отец Порции был послом, и девочка успела пожить в Нигерии, Китае и Вашингтоне. Она прекрасно знала, что такое секреты и интриги. Мари-Элен была дочерью богатого французского промышленника, и каждое лето проводила в каких-нибудь экзотических местах, дававших богатую почву для работы воображения.
Воспитанницы пансиона являли собой целую Организацию Объединенных Наций в миниатюре – так сказать, ООН знатности и богатства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129