Когда-то, давным-давно, отец учил его одной мудрой истине: если вдруг впереди обозначается опасность и обойти её невозможно, то не надо оттягивать свидание с ней, не надо лавировать и убивать время, надо идти ей навстречу и поскорей её ликвидировать. Так и здесь: Бессонов считал, что он идет навстречу опасности, не уклоняется от нее. В конце концов в какой-то момент он скажет: "Стоп!" - и тогда его уже не будут пугать ни кастеты, ни ножи, ни заточки.
Самое худое из всех бандитских приспособлений, как слышал Бессонов, это заточка. Заточку можно сделать из чего угодно - из гвоздя, из куска толстой стальной проволоки, из напильника, - входит в человеческое тело легко, словно в масло, следов никаких не оставляет, из места укола кровь не вытекает, и даже розовая сукровица не сочится - будто бы человек и не поражен вовсе... Слава богу, заточек у этих парней не было, только кастет да нож... Бессонов неожиданно с облегчением вздохнул, но в следующий миг выругал себя: "Не расслабляться, м-мать твою!"
Поглядел в зеркальце заднего вида: настырный Антон от его машины не отставал, шел, как привязанный.
Жили Бессоновы в Давыдкове, районе, который когда-то считался окраинным, спальным, а сейчас самый что ни на есть центр - за Поклонной горой, в домах приметных, высоких, с большими магазинами и шикарными фасадами, скрывающими неуют, беспорядок и позорную нищету дворов, а также убогие хрущевские пятиэтажки, расположившиеся внутри на втором и третьем плане. Одно для них хорошо: грохот и разъедающий дым огромного Минского шоссе до них не доходит - вся вонь и все шумы оседают на фасадах роскошных домов.
Вот в этих роскошных домах и обитали супруги.
Бессонов, поглядывая на затихшую, будто погрузившуюся в скорбную немоту, жену, свернул в свой двор, остановился у подъезда. Заглушил мотор.
- Молотки, в хорошем месте живете! - похвалил Егор, одобрительно помахал перед собой ладонью, будто приветствовал бабулек, сидящих во дворе, - в очень хорошем!
- Разве бензиновый смрад, гарь, грохот трассы - это хорошо? - не выдержал Бессонов, косо глянул на Егора.
"Типичное дитя перестройки, - горько и устало подумал он, - неуч, добывающий себе пропитание не головой, а мускулами рук и ног, не умением, а наглостью, не добротой, а злом, воображая себе, что он - царь, а остальные - твари дрожащие и обречены на жалкое существование, а в конце концов - на вымирание. Впрочем, все мы там будем, все умрем..."
- Нет, нет, тут у вас хорошо, - мотнул головой Егор по-лошадиному. Он вел себя так, будто пятнадцать минут назад не шипел от ярости, не доставал из кармана нож, не приставлял его к шее его жены - будто бы ничего этого и не было. Простота нравов необыкновенная! - Очень хорошо. Мне здесь нравится...
При словах "мне здесь нравится" Бессонов почувствовал, как у него что-то остро заныло под ребрами, в самом разъеме грудной клетки, боль шустро переместилась внутрь, толкнулась в сердце - Бессонова будто кольнули шилом. От боли он даже открыл рот, взялся руками за шею, пережидая, стараясь захватить ртом хотя бы немного воздуха, но это у него не получалось.
- Что, дядя, ошалел от того, что домой приехал? - грубо хохотнув, поинтересовался Егор, нагнулся к Бессонову, и тот, пожалуй, только сейчас смог хорошо разглядеть, как выглядит это дитя перестройки.
Щеки Егора украшал тугой карминный румянец, глаза были опушены густыми, длинными, почти женскими ресницами, кожа на щеках была гладкая, чисто выбритая, единственное, что подкачало, - зубы. Зубы были испорчены ранним курением, пожелтели, потускнели, пошли какими-то пятнами.
Сзади, почти впритык, подпирая бампером машину Бессонова, остановилась иномарка, ведомая Антоном. Антон быстро выскочил из автомобиля, подбежал к бессоновской машине, заглянул внутрь с напряженным лицом. Спросил у напарника:
- Тебя не обижали?
Тот усмехнулся:
- Меня обидишь... Где сядешь, там и слезешь. - В недоброй уверенности этих слов послышалось что-то беспощадное, и боль, затихшая было в Бессонове, вспыхнула снова. - Ну что, пошли? - предложил Егор, открывая дверь машины.
- Да, пора разобраться, - согласился с ним Антон и, сделав услужливый жест, также распахнул дверь машины со стороны Бессонова, провел рукою по воздуху, будто держал шляпу с перьями: - Прошу!
Бессонов вздохнул, хотел было отрицательно покачать головой, но вместо этого лишь снова устало вздохнул и вылез из машины. Отстранив Антона в сторону, прошел чуть вперед, осмотрел примятый капот, бампер, косо съехавший набок и сорвавшийся с одного крепления, поправил погнувшийся номер, колупнул ногтем скол растрескавшегося стекла фары, горестно склонил голову.
Сейчас ведь как начнешь ремонтировать машину, так и увязнешь в этом ремонте, скинешь последние штаны и все равно будешь в долгах как в шелках. Но ладно бы только своя машина - тут ещё покуроченная иномарка этих двух юных гангстеров! Бессонов посмотрел в далекое равнодушное небо, темное и холодное, лишенное звезд, света и вообще всякой жизни. Ему захотелось очутиться где-нибудь вдали от Москвы, от этих двух бандитов, от холода и машинного грохота, от всего недоброго, что окружало его!..
Он постучал пальцем по капоту машины, позвал жену:
- Ма-ать! Вылезай! Пойдем гостей чаем поить.
Жена даже не шевельнулась, она как сидела на своем месте, так и продолжала сидеть. Лицо - бледное, скорбное, будто на похоронах, под глазами припухлости, рот плотно сжат.
У Бессонова дрожь внутри стихла, он успокоился и теперь оценивающе поглядывал на молодых людей. Обошел машину, открыл дверь, приглашая жену выйти.
- Еще не вечер, маленькая, - сказал он ей ласково, будто ребенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113