Телохранитель Евгения Охотникова -


Аннотация
Пути господни неисповедимы. В очередной раз в этом предстоит убедиться телохранителю Евгении Охотниковой. Завершив очередное дело в Питере, она едет в Сочи. Но мечтам об отдыхе не суждено сбыться. К Жене вновь обращается бизнесмен, которого она недавно охраняла. Повод для паники у Рощина был: неизвестные угрожают расправой. Получив от него несколько «наводок», Женя и личная охрана Рощина принимают всевозможные меры безопасности. Но происходит непоправимое. Первый раз в жизни Охотникова не уберегла клиента. Больше того, ее обвиняют в убийстве…
Марина Серова
Полный финиш
Пролог Звери
— Тебе в бейсбол надо играть, Белый. От слова «бей» и еще — «боль». — Глубокий приятный голос выдал эту фразу с претензией на тонкий лингвистический изыск со старательно подчеркнутым пренебрежением.
…Пол был залит кровью. Как будто нерадивая хозяйка, заготавливая из помидоров томатный сок, поскользнулась и разбила уже закрученную банку, облив ее содержимым обои, плинтусы, пол. Несколько капель даже попали на потолок.
Но это все-таки был не томатный сок. Потому что в жилах человека, лежавшего на полу, был не томатный сок, а живая и горячая кровь.
Человек был сильно избит. Можно сказать, изуродован. Лицо, перекошенное гримасой боли и ужаса, до того распухло и обезобразилось, что сложно было определить, сколько же, собственно, лет этому человеку.
Потому что на висках его в слипшихся от крови и пота волосах поблескивали седые пряди, в оскале рта, затянутого мутной кровавой пеной, не было видно зубов, а из распухших губ вырывались беспомощные повизгивающие звуки, срывающиеся в протяжные стоны.
Левая рука его была неестественно вывернута, и не оставалось сомнений, что она сломана или вывихнута.
Над ним стоял рослый светловолосый парень с бейсбольной битой, крепко зажатой в татуированной мускулистой руке. На его широком лице угрюмо проступала злоба.
— Ладно… заряди ему еще пару раз в фуфел, Белый. На посошок, так сказать, — приказал сидящий на диване круглоголовый и круглолицый амбал, похожий на рассеянного телевизионного толстяка, рекламирующего одноименное пиво. — Как говорится, надо вложить для ума и для лучшего усвоения общеизвестных истин.
На лице круглоголового появилась саркастическая улыбка, которую можно было бы даже назвать добродушной, если бы не видеть всего происходящего в комнате и не слышать сопровождающих слов.
Именно этот круглоголовый и произнес фразу о бейсболе.
— Да он уж говорить не может, — отозвался Белый. — А че, босс… может, его это самое… того… в расход определить?
— Да ты че, совсем крышу отпустил? — недоуменно проговорил «рекламный» здоровяк. — В расход? Да тебя, Эдик, тут же самого на ноль умножит, дятла. Нет, этот паренек нам пока в тему вписывается. Тем более… кто за него будет отдавать десять «тонн» баксов и информацию о проекте? А?
— Сестричка же у него имеется, — нехорошо засмеялся Белый. — А если у него нет бабок… так вот эту хату спишем под себя.
Толстяк кивнул и поднялся с дивана. Брезгливо толкнул скорчившееся на полу существо носком туфли и сказал:
— Ну, ты… студент. Даже не вздумай подыхать, сука. Напачкал ты тут, надо бы влегкую разгрести. Так что давай… раскидывай мозгами, как тебе лучше решить свою проблему. А не то… С того света поднимем и вытрясем, что нам требуется. Так что информацию ты это самое… поищи.
— Это как — с того света? — хмыкнул Белый.
— А гонца к нему зашлем туда. Кого-нибудь из тех… ну, типа кого он слушать будет. Из родни.
…Гнусный раскатистый смех Белого и гмыканье толстяка долетало до Димы Калиниченко гулким болезненным буханьем в висках — словно приглушенно и на низких тонах грохотал тяжелый колокол. Он уже плохо понимал, что с ним и кто еще пытается влить в пронизывающую его полноводную реку боли очередной ручеек страдания. Впрочем, боль ослепляла только на первых порах. Потом все заглохло, онемело, и даже прямые удары под ребра ощущались Димой как глухое тыканье в бок, да еще через лист фанеры.
Честно говоря, он уже не помнил, что произошло с ним в этот апрельский день, когда, казалось бы, прервалась черная полоса в его жизни, а на истертую бесчисленными касаниями пальцев клавиатуру его компьютера легла яркая солнечная полоса, просочившаяся из-за тяжелой шторы.
…Звонок прозвучал обыденно и буднично. Дима крикнул маме, возившейся на кухне:
— Открой, я занят!
И руки Димы протянулись к клавиатуре, чтобы вернуться к прерванной нежданным звонком работе над дипломом, который ему предстояло защищать в этом году. Буквально через два с половиной месяца. И вдруг эти руки вздрогнули, и Дима почти против воли испустил протяжный хриплый вопль:
— Погоди… мама, не открыва-ай!
Но было поздно.
Из прихожей раздался сдавленный крик, перешедший в придушенный крик, и чей-то грубый голос рявкнул:
— Тихо, с-сука!
Глухой удар и грохот падения чего-то тяжелого отдался во всем теле Димы всплеском жуткого, животного, пронизавшего всего его страха. Он вскочил с кресла и повернулся к двери… и тут в проеме ее возник знакомый громоздкий силуэт.
— Здорово, Калина!
— Здравствуйте, коли не шутите… — пробормотал Дима и быстро пошел прямо на амбала, — погодите… сейчас… я это самое…
— Стоя-а-ать! — рявкнул толстый. — Успеешь еще посмотреть на…
Но Дима успел за его массивным плечом увидеть, что в прихожей неподвижно лежит — с разбитым виском! — его мать, а над ней, ступив здоровенной ногой в замшевой туфле в лужицу набежавшей с маминой головы крови, стоит и недоуменно чешет в затылке Белый.
1 2 3 4 5 6 7