Начитался Джека Лондона и после Морфлота рванул в тайгу. Думал вот где романтика! В Сибири не хуже чем на Юконе. Да ещё экспедиция. Помнишь, Алла Герман пела: "Наш путь и далек и долог, и нету дороги назад. Держись геолог, держись геолог! Ты ветру и солнцу брат". Никакой романтики не увидел - все пьют и я пил. Так спьяну всю тайгу насквозь и пролетел. С аэрогеологоразведкой. Мы там так пили, что меня в Москву с оборудованием, случайно смешав, завезли и сбросили. Для бешеной собаки семь верст не крюк. Из-под Красноярска в Москву, через Владивосток.
- Но почему ты пил, если был примерным? - спросила она натянуто громко, хотя и еле шевеля губами. Приподняла челку. Корни волос показались ей светлее. Даже не светлее - какого-то металлического оттенка. "Седина" констатировала про себя, и почувствовала глубокую старческую усталость. Захотелось лечь и спать, спать и плакать. И ни о чем не знать. Никого не слышать. А Фома продолжал Громко. Так что она могла слышать и там.
И она своим вторым, параллельным сознанием, продолжала внимать его рассказу. Хотя, теперь, после того, как он не понял, что твориться внутри у нее, после того, как она поняла, что больше никогда между ними не промелькнет - и ни намека на теплое, интимное нечто, что порой называют любовью, другое её сознание оставалось глухим к его рассказу. Но два сознания вместе относились к нему как к снотворному, способному угомонить разрывающуюся от отчаяния душу.
...От того-то и пил, что за всех было стыдно. Мама меня так жить не учила, как жили все вокруг. Хотел жить по маме, а вышло по Игорю Холину:
... Надежду
Возлагала на сына:
Все же мужчина.
Вырастет,
Начнет помогать.
Вырос,
Стал выпивать...
Да... это седина. - Отпрянула она от зеркала.
- Ты слышишь?
Слов не было в ответ. Удивительное безмолвие охватило её душу. Она не ни рассказывать, ни объяснять... Не могла даже про себя перечислить все то, что произошло с ней несколько часов назад, тем более - осмыслить. Этот кусок времени нерастопляемой льдиной застыл в ней.
Она вышла из туалета и снова села перед Фомой на край пустой койки.
Он, продолжая рассказывать, указал ей ладонью на кипятильник, заварку чая, банку растворимого кофе и стакан, как бы предлагая самой распорядиться всем этим и попить чайку с дороги.
"Потрясающе, - подумала она. - Он целый день ворочался на постели с похмелья, и ему даже в голову не пришло угостить меня хотя бы чаем с дороги", - подумала так, словно смотрела на эту ситуацию двух людей мужчины и женщины откуда-то сверху, издалека. Так, словно жизнь её кончилась давным-давно, но тело ещё не растворилось во времени и пространстве прозрачной дымкой. Подумала и уставилась на него, казалось она внимательно слушает его.
А Фома умиленный её прозрачно-усталым лицом, её распахнутыми глазами, в которых застыло выражение человека увидевшего необычайное нечто, как откровение, продолжал:
- И жил потом смотрителем угрюмых дебрей ржавых труб, завинчивал винты, подкручивал тугие гайки... И пил по вечерам. И рассуждал о Канте, Гегеле, пришельцах... высших смыслах с местными алкашами. И гудели трубы отопления, требуя трезвого взгляда на эту жизнь в данном разрезе...
А потом поступил на журфак и оглянулся. Вокруг: благополучные детишки утопали в собственной никчемности и скуке. Ты такая же была. Я же знаю. То есть в сущности никакая. Потому что все просто прибывали там, куда их засадили родители ли, общественное мнение, что это отличный факультет, обстоятельства... И никто за себя драться не умел. А я умел. Умел. И чувствовал, что нечего терять. И все как будто бы заранее обречено. А я-то думал!.. А... - он отчаянно махнул рукой, словно старая обида вновь резанула его. - Не вписывался я. Не принимали меня в свою компанию. Не так одет-с был, видите ли. Ах, так!.. - думаю, - ну я вам покажу - вы все вокруг меня закрутитесь!
Вот и стал классиком своего поколения - на винте никогда не сидел, обходился традиционными способами... Мне же сорок семь... А я все со шпаной... И никто не обвинит меня в консерватизме - я всегда авангард.
- Я пойду. Очень спать хочется. - Улыбнувшись сомкнутыми губами, словно извиняясь, тихо сказала она.
- Да что вы все такие малохольные? А я Вам, мадам, о стоящем!.. сорвалось с его губ.
- О стоящем? Кто знает на самом деле, что чего стоит... Чего кому надо?
- Сумасшествия тебе не хватает для полного шарма!" - сказал, кривясь усмешкой.
- Это как-то пошло... вульгарно.
- Немного вульгарности вам не помешает. Вот у Тарантино, бабы только так шпарят... Давай разовьем? Хочешь, я из тебя сделаю настоящую богемную бабу?! Сначала надо сменить гардеробчик. Юбку длинную, черную, с дыркой в самом неожиданном месте... Или, наоборот шорты зимой, грубые носки под ботинки... марихуану... И чего ты такая вялая? Совсем не реагируешь. Впрочем, тебе идет... Главное, чтобы никто не догадался - о чем ты думаешь, и чего хочешь.
- Прости, но я хочу спать.
- А я-то не пойму, несу тебе автобиографию, думаю - как она слушает!.. А ты... вы, мадам, ушли из себя - и не вернулись обратно. - Он схватил её за локоток и потянул к постели. Ему не хотелось, чтобы она уходила к себе. Но Алина резко вырвалась. Встала перед ним, лицом к лицу, и твердо глядя в глаза, нарочито четко сказала:
- И что же дальше?
- А ничего. - Отмахнулся он, откровенно показывая, что ему скучно, Забыться, напиться, проснуться под забором, очнуться и начать жизнь с нуля.
- Я пила с тобою, ну и что? - она пожала плечами.
- А... - поморщился он, - Не так. Все у вас как-то, мадам, в рамках вашего воспитания. И никуда за рамки, даже пьяная.
- А у Вас в рамках вашего воспитания.
- Воспитания... - хмыкнул он презрительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133