.."
Очнется вопль, - переделала она прозвучавшие в ней строки Ивана Жданова, - вопль горла древнего самца...
Она сделала несколько шагов, опустив взгляд долу, мелких шажков тихой восточной женщины, лишь бы ничем никого не возбудить, не раздразнить нависшего над этой зоной мистическим туманом зверя зверства.
И увидела трезвыми глазами, как соблазнительно фривольно вихляется кокетливой волной ламовая опушка её дубленки. Она прижала её рукой, так выходили леди из кареты в прошлом веке... И поняла, что получилось ещё женственнее. Она засунула руки в карманы и, четко следя, чтобы дубленка, словно картонный купол передвигалась вместе с ней, не касаясь её колен, пошла-поплыла.
Бесполезно.
Волна полы оттанцовывала свой романтический танец. Отчаявшись следить за ней, Алина поспешила за парнем, он шел, постоянно оглядываясь на неё и Фому. Алина хотела тоже оглянуться, но почувствовала, что не стоит делать лишних движений, и засеменила, глядя на мыски своих замшевых сапожек.
Казалось, она шла ничего не видя, но на самом деле, видела все - всех сразу и каждого в отдельности. Видела темечком, висками, затылком...
Фома нагло отставал метров на десять, тем самым не прикрывая со спины.
В тишине на плацу четко отпечатывала их шаги.
И настолько был недвижен морозный воздух, что будь то не зима, а лето, легко бы отличился полет комара где-то там, в конце черного коридора. До чего же он длинен!..
И даже бессознательный Дюрер не просветлит этот путь заскорузлой чернухи. Она чувствовала, как все тело её пронзали волны человеческого мрака.
И вдруг поняла - шевельнись сейчас кто-нибудь, почеши хоть за ухом, хоть вздохни глубоко, и слова не надо что б вся эта застывшая энергетическая масса пошла вдруг, покатила на нее. Нет, это не сексуальная волна, а это тяжелый медленно накатывающий вал, волна-война ненависти к чужеродному, свалившемуся вдруг сюда из других миров, да как она посмела! ... и будут долго молча втаптывать - топтать, пока не разотрут всю в мокрое пятно.
"Да обретут мои уста
Первоначальную немоту
Как кристаллическую ноту, что от рождения чиста..."
Слов нет... - повторила несколько раз подряд она задумчиво, оглядывая маленькое стеклянное кафе, в которое они зашли после зоны.
И было ей противно говорить. И тошнило от него сейчас, после такого, как тошнило бы от всякого мужчины. Тем более её тошнило от Фомы. При одном воспоминании, как он шел далеко от нее, так словно он не при чем...
- Я слабый и ничтожный человек... - поникнув головой, сказал Фома, почувствовав презрение в её взгляде. И зачем вы связались со мною, мадам?..
"Ничего не держит, ни чего... кроме любви..." - вспоминались Алине слова человека-убийцы перед расстрелом.
Она смотрела на Фому и понимала, что с этого мгновения не сможет позволить себе тех чувств к нему, что испытывала ещё с утра. Потому что уже невозможно унижаться болью, осознавая свою невезучесть, несчастность, несовпадение ни с чем и ни с кем и продолжать тянуть до самой смерти, скорой смерти, линию последней любви. Нет!
И полночные блики света её души погасли. Наступила в душе холодная полярная ночь.
ГЛАВА 21
Они расстались молча, просто вышли на улицу, и каждый, не оглядываясь на другого, повернул в свою сторону. Без смысла. Без цели. Они уже расставались так не раз. Так они уезжали из Владимира. Когда-то давным-давно... Казалось - вечность назад. Он зашел в пельменную. Зашел и увидел детей Климовых. Они уминали пельмени с таким аппетитом, словно беспризорники. Увидев Фому, ссутулились, словно хотели стать незаметными.
- Откуда деньги взяли? - подсел к ним Фома с прямым вопросом. Он знал, что Климовы, надеясь на бесплатные завтраки в школе, не давали им денег. В доме их было - хоть шаром покати. Никто ничего не ел, все только пили.
- А мы... мы... бутылки после вас сдаем. - Еле выговорил старший.
- Хорошо начинаете, далеко пойдете, - мрачно заметил Фома, оглядываясь.
Знакомых в пельменной не было. Знакомая богема по заведениям общепита не шлялась. Денег у Фомы в карманах не было. Тоска.
Алина уселась в кресло и когда парикмахер, женщина явно кавказского происхождения, собрала её пышные волосы в пук, с ужасом взглянула на свое открывшееся полностью изнеможенное лицо и отшатнулась. Больше в зеркало смотреть не хотелось.
ОСТАЛОСЬ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ДНЕЙ
- Сделайте мне...
- Я знаю, что вам надо, - закивала, перебив её, мастер, сначала подкрасим. Совсем седая.
- Нет... но, - сбитая с толку, Алина туго соображала, вспоминая, зачем она пришла в парикмахерскую с неподобающей для этих мест вывеской: "Элита".
- Я знаю. - Снова перебила её мастер, - У меня тоже были такие пышные волосы, но я отрезала их, потому что здесь никто не мог мне их нормально распрямить.
- Но я не хочу распрямлять волосы. - Алина чувствовала, что после пережитого в зоне шока, голос её изменился и, казалось, что это говорит не она, а другая, женщина всегда дремавшая в ней, - усталая, мудрая, все видевшая, оттого ни на что реагирующая, ничему не сопротивляющаяся старуха, которая точно знает, что все пройдет.
- А... знаю. Я знаю, что вам сделать. Придется подстричь.
- Зачем?! - воскликнула Алина в отчаянии. Все вокруг отчего-то знали, что надо делать, тем более с ней. И были уверенны, что знают. Все, кроме её самой. Это уже казалось - слишком!
- Но я знаю зачем. Мало того, что седые на корнях, так ещё и лезут!..
- Но... у меня есть свой имидж.
Женщина парикмахер побурчала чуть в сторону, но слышно: - Имидж у нее. Сейчас! По телевизору покажут! Как же! - иже громко, командным тоном предложила, - Ну что? Может, сострижем все это?
Алина обреченно посмотрела на себя в обрамлении длинных, обмякших волос - унылое зрелище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133