Какое может быть КГБ в такой провинции, тем более после 1991 года?..
Дела с выставкой шли как бы сами по себе. Местная пресса разгласила об их задумке. После чего отсидевшие в зонах, родные и близкие тех, кто сидит, сами находили Алину и приносили всевозможные поделки. Обычно - это были плетеные шариковые ручки из ниток выдернутых из носок, марочки разрисованные шариковой ручкой носовые платки и отмоченные в крепком растворе соли, чтоб не отстирывались, мелкие сувенирчики с мельчайшими подробностями. Больше всего её удивила пара кроссовок плетеных из тех же носочных ниток, каждая размером с половинку скорлупы лесного ореха, при этом они являлись полной копией настоящих. Осужденные явно не спешили при воплощении своих творений. А впрочем, куда им было торопиться? Одно бесконечно возмущало её - почему в исправительных учреждениях запрещают заниматься творчеством? Только через делание вроде бы чего-то ненасущного, вроде бы абстрактного, не касающегося конкретной жизни, человек может пере осознать и себя и весь свой мир, так теперь считала Алина. И с грустью вспоминала слова одного из начальников ГУЛАГа, теперь ГУИДа, - "...не позволяю я им это, все творчество от сумасшествия, а они должны мыслить ясно, реально".
Так проходили её дни в гостинице. В одно туманное утро вдруг в номер её постучали. Она открыла дверь - на пороге стоял понурый мужчина: - Я телевизионный мастер, - представился он несколько обреченно, - Вызывали?
Тут она вспомнила, что в первый день, как поселилась, вызывала мастера, - Да ответила она, - Но это было давно. К тому же на часах восемь утра, я ещё сплю.
- А у нас рабочий день начинается в восемь, - ответил он и, потеснив её, прошел в номер, но на пороге комнаты застыл от удивления. Лежа на спине на постеленной на пол Климовской дохе, храпел Фома. Мастер с удивлением посмотрел на хозяйку номера. Без тени смущения Алина сказала - Пройдите как-нибудь поаккуратней и, пожалуйста, потише. Зачем зря будить человека.
И мгновенно поняла, что сейчас сон измученного алкоголем Фомы ей дороже, соблюдения любых правил приличий.
Мастер прошел по стенке к телевизору и, сев у Фомы в изголовье, принялся копаться в допотопном отечественном ящике.
Алина уселась по-турецки на постель, и уж было задремала, как в номер снова постучали.
- К Вам пришел мастер? - узнавала одна из трех бессменных теток. И не дождавшись ответа, с нескрываемым любопытством, проскользнула в номер, за ней вторая, третья. Увидев спящего на полу Фому, они завозмущались: - Что это такое?! Это гостиница, а не публичный дом! Почему у вас в номере мужчина?! Как вам не стыдно?! А ещё вроде бы культурная!..
Ровный храп Фомы прекратился, он причмокнул, и перевернувшись со спины на бок, продолжая спать.
- Тише, тише, - успокаивала их Алина, - Ну какой же это мужчина, если он спит не у меня в постели, а на полу?
Тетки задумчиво посмотрели на Фому.
- А почему это он у вас спит на полу?
- Потому как журналист. - Алина совершенно не понимала, как в действительности надо разговаривать с этими полоумными грошовыми стукачками. Но не понимая их, не боялась, они вызывали в ней лишь легкое недоумение, и жалость, поэтому держалась ровно, так, словно ничего странного в том, что они видят - нет. И тихо наблюдала, как их сознания тем временем съезжают в ту область, где они не компетентны.
- Но это ж неприлично... - вдруг с трудом сообразила, что требуется сказать, длинная, похожая на вопросительный знак в коротком синем халате, Вы же культурный человек!..
- А вы? - спокойно спросила Алина.
- И мы, - кивнули тетки хором.
- Так помните, что культурные люди не суются без приглашений в чужую жизнь. А хорошо воспитанные люди никогда не делают замечаний плохо воспитанным людям. Прошу удалиться из номера.
И ещё пять минут назад в боевом задорном базаре влетевшие в область объекта их донесений, теперь порастеряв весь пыл, обескураженные в конец холодной вежливостью москвички, они растерянно попятились назад. Петька! окликнули мастера, видно засланного, на разведку первым, - Петька! Пошли отседова! Здеся такой разврат!.. Седовласый Петька бросил раскрученный телевизор и поплелся за ними.
ГЛАВА 23.
Фома как всегда ушел рано, по-английски не объясняясь. Алина хотела воспользоваться передышкой и навести порядок в своих вещах, но не тут-то было - в номер постучался Друид.
- Алина! - с порога упал он перед нею на колени, едва перешагнул порог, - Бери Фому и уезжай отсюда! Вы здесь погибните! Ведь он совсем сопьется! Ты, только ты, ты можешь повлиять! С тех пор, как вы приехали, у нас на Урале! Перепутались и дни и ночи! Я чувствую, все это неспроста! Грядет космическая катастрофа! Подумай, что за дикая случилась смесь! А водка все никак не кончится!.. Нескончаемый поток! Смешалось все - богема, уголовники... - он осекся, словно сам удивился тому, что выпалил, и выдохнул на тормозах: - и я...
- И тебе пить надо меньше. А лучше вообще не пить.
- Но я здесь не причем! Нас много! И мы меняемся, как будто караул. Нам есть куда уйти, поработать пару дней, как отдохнуть. Но возвращаешься назад через неделю - а там, у Климовых, все тоже. Фома бессменно пьет. И день, и ночь, и ночь и день... И эти уголовники... а Лена потихоньку плачет. Ей некуда вернуть детей. Дом их - как стоянка палеолита! Этого ж не выдержит! Ни один живой! А он все пьет! Зачем ему все это. Я знаю, потому что он поэт! Поэт всей жизнью! - Глаза его, словно пограничные локаторы неспособные остановиться рассеянно шарили по его пограничной реальности.
- Алкоголизм не признак поэтического дара. Не пейте с ним, и тем его спасете.
- Но он-то как святой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133