И любое их творение невозможно воспринимать иначе, чем оправдание, мол, и я не хуже, и я могу... Так проявляется рабство, заложенное где-то в подкорке. Еще бы, ведь сравнительно недавно мы отмечали столетие отмены крепостного права, но не успел народ очухаться от него, как на нас свалились ГУЛАГи... Рабство... снова рабство... А потом перестройка, голод... И от этого "и я" все их творчество ориентируется на некий ширпотреб, плодя вторичный кич, не более. Отчего представляет собой лишь этнографическую ценность аборигенов страны ГУЛАГ.
- А душу! Душу!.. Ты в душу нашу заглянула?! - взревел тамада, сидевший по правую руку главы собрания.
- Дура какая-то, - услышала Алина женский шепоток.
- А что душа? - оскорбившись бабьей усмешкой, встрепенулась в ней женская гордость, и презрение ко всему убогому, материально-плотскому, постоянно кивающему на некую душу, душу несчастную. - Что вы называете душой? Раздрызг эмоций, - "подай!", "Хочу", "Ах, я несчастный?"... Сорок обокрал, десять изнасиловал, с пяток перерезал, семь в упор расстрелял мальчоночка такой!.. И... никто теперь моей страдающей души не понимает. Да. Я писала о первобытных законах и примитивном мышлении в зоне. Но теперь вы эти законы легко перенесли в нашу действительность. И мне лично это противно.
- Нет, здесь никаких законов. Беззаконие! - возмутился кто-то дремавший в один ряд с Алиной.
- А что наши законы? Да ты наших законов не знаешь! Да если бы все по нашим законам бы было, не творилось бы такой несправедливости!..
- Да ты посмотри на Думу! На Думу посмотри, как шестерят, гады!..
- Всю страну по крохам растаскали! А нам, простым людям что?!
- Да уж лучше, хоть какой закон, чем беззаконие! - вставил Фома, все это время бледный, с въедливым прищуром смотревший на нее, - За свободу русского оружия! - встал он, произнося тост.
Все уставились на него охваченные мгновенной паузой. И начали постепенно подниматься, чтобы выпить стоя, поддаваясь всеобщему настрою, сами конкретно не понимая за что.
- Баба, чего с неё возьмешь...
- Баба она и есть баба, - тихо ворчали вокруг.
- А мы-то её королевою зон величали...
Выпили.
Пахан улыбнулся Фоме, - А вот здорово ты в "Вечерке" корреспонденту ответил: "Я бы песню пропел про этих людей!" Во, человек! Понимает! Песню!
И они затянули - "По ту-ндре, по желе-зной дороге,
Где мчится "скорый" Воркута - Ленинград,
Мы бежали с тобою..."
"Что я сделала! Собирая выставку этих убогих, я как бы дала им право поверить в то, что они действительно представляют собой интерес в искусстве и культуре. А таким только дай, а уж утвердиться для них ничего не стоит и будет вокруг вытоптанная территория и никакой иной культуры. И все мои последующие статьи, для них чушь, женский лепет. - Думала Алина, - И плевать, как они выглядят в других глазах, они теперь возвысились в собственных. Дура я, дура!" - ругала она саму себя, и передразнила: - "Я думала - раскопать истоки современного этнического сознания! - кровь прильнула к голове, в глазах потемнело, но внутренний монолог продолжался: - А на самом деле выпустила первобытных демонов наружу! Не только я... но и я тоже".
Песня кончилась, отвывшись, народ явно подобрел.
- А че бы там ни было, махнул рукой главный, но за Америку вам спасибо. Ну и как там наш брат поживает?
- О! Америка! - обрадовано подхватил Фома. - Догадайтесь с трех раз, кого я встретил воспитателем лос-анжелесской тюрьмы?
- Никсона? - предположил кто-то с дальнего края стола и заржал.
- Да не тяни.
- Анжелу Дэвис! - торжественно выдал Фома
В этом есть свой резон, подумала Алина, то по эту, то по ту сторону одних и тех же баррикад. Игрок одного поля. Но при чем здесь Америка?..
А Фома тем временем упоительно рассказывал о том, как сидя в тюрьме, можно выбрать себе любую профессию, и тебя будут учить ей за счет государства, о том, как можно заниматься любым творчеством и один заключенный подарил для его выставки шар вытесанный из мрамора. Он, вот, видите ли, захотел научиться вытесывать шар, и ему предоставили и мрамор, и скарпели...
Но его сообщение о шарах, картинах не особо вдохновляли публику, зато, когда он начал говорить, о том, что во многих американских тюрьмах есть прямо в камерах телевизоры и видеомагнитофоны, что можно в любой момент позвонить в город, - народ за столом оживился. Мужчины закачали головами, лица их обрели нивно-мечтательное выражение. Казалось, что детям рассказывают красивую сказку.
"А че, здеся жить можно, кормят, правда, плоховато, но хоть кормят. Еще бы женщину давали" - вспомнились Анне пожелания на обратной стороне анкет. Но какая Америка?!.. Откуда вообще взялась эта Америка?! По разговору она начала понимать, что Фома ездил туда с выставкой.
И это понимание, подобно параличу сковало все мысли. "Как же так?! Почему?! Зачем он поступил так нечестно?! Не может быть... Это же подлость! Как же так..."
- Бить будешь? - спросил Фома, застав её выходящей из туалета.
- Что? - Она, прищурившись, посмотрела ему в глаза.
- Я это... извиняй, в общем, вместо тебя ездил с Инессой.
- С какой ещё Инессой?
- Ну... ты её знаешь, она в "Огоньке" раньше публиковалась. Вы учились вместе. Ее это... там, в Америке, за тебя приняли.
- Как это за меня?
- Ну... перепутали - писали, что она совершила неженский подвиг подвижничества, путешествуя со мной по мужским зонам. О ней столько статей написали. Извиняй уж, перепутали журналисты... - скорчил он тут же невинно гримасу простака. - Ты же знаешь нашего брата.
- И она давала им интервью, так словно она была я?!
- Чего не сделаешь за ради славы... - вздохнул Фома, закурив, пустил колечками дымок под потолок.
- Но это подло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133