Однажды, потеряв терпение, Гийом де Бриг стукнул ладонью по столу и в сердцах воскликнул:– Святые мученики, легче колоть дрова, чем допрашивать этих ведьм! Чем я могу объяснить такое мужество?– Объясните это тем, ваше преосвященство, – отвечала Жанна, едва держась на ногах от усталости, – что уважающая себя женщина предпочтет погибнуть, нежели опозорить себя. Все, что вы говорите. – ложь. Я никогда не совершала деяний, кои вы приписываете мне.Отрок добросовестно занес это в протокол.Жанна отвернулась и печально смотрела, как за стрельчатыми окнами в синем воздухе плывет снег, похожий на пух чаек. * * * Яркий солнечный свет заливал галерею, плясала золотая пыль, тишину нарушали только отдаленный звон колокола и скрип отточенного пера.– Дитя мое, подойди ближе, – мягко позвал инквизитор Жанну, чей затуманенный взор блуждал по фрескам. Ангелы все также парили в фантастических облаках, играя на золотых трубах и даря друг другу поцелуи мира, Христос все также улыбался уголками губ и его глубокие глаза спокойно и милостиво взирали на гибнущую девушку.– Подойди, – повторил де Бриг. Руки его возлежали на Библии, пухлые белые ладони. При пожатии такой руки возникает ощущение, будто держишь дохлую рыбу. – Поверь мне, Жанна, что действую я только в твоих интересах, ради спасения твоей души. Но иногда приходится быть жестоким, – он сокрушенно качал головой. – Как мать карает за провинность свое неразумное дитя, так и церковь, матерь всех страждущих, бывает решительна и беспощадна к тем, кто предпочитает грех праведности. Ах, дитя мое, ты спросишь – зло ли эти кары? Нет, отвечу я, не зло! Не зло, а спасительное лекарство, елей на душевные язвы. Инквизиция – лекарь заблудших овец церкви. И ты такая же овечка, Жанна, – Гийом де Бриг поднял на девушку свои скучающие глаза под тяжелыми коричневатыми складками век. – Мы спешим спасти грешника и примирить его с церковью. А ты упорствуешь, великая гордыня в тебе – это и есть грех, Жанна.Инквизитор пытливым взглядом уставился на девушку. Все в нем: сутулая спина, напряженные, плечи, лоснящаяся макушка – все выражало возмущение ее молчанием. Но она молчала.– Жанна, – с легким раздражением продолжал доминиканец, – ты упорствуешь, не желаешь принять помощь и выйти на свет, сознаться в преступлениях, покаяться. Не заставляй меня думать, что ты неблагодарна и непослушна.– Послушайте, ваше преосвященство, – отвечала Жанна хрипло, покашливая и кутая горло в какую-то рвань, что прежде было шерстяным платком Масетт Рюйи. – Мне не в чем сознаваться. Я не совершала преступлений. Я не богохульствовала, ибо люблю бога, соблюдала церковные обряды, не нарушала супружеской верности, ибо не являюсь женой. Все те мерзости, что вы приписываете мне, отвратительны. Я никогда не совершала ничего подобного!– Ну что ж, придется проявить твердость, – произнес Гийом де Бриг.Он поднялся из-за стола, неторопливо оправляя складки своего одеяния. Человек среднего роста, тучный, с презрительной складкой губ, с высоты подиума взирал на свою жертву.Узница монастыря была ужасающе худа, похожа на фантастическое насекомое с кожей, прозрачной от постоянного пребывания во тьме. Жанна ощущала исходившее от собственного тела и одежды зловоние. Из-под короткой юбки торчали тоненькие ноги, обутые в деревянные башмаки. Она знала, что представляет собой сейчас, что так же уродлива, как те несчастные, утопленные на Гнилом пруду в Пти-Жарден. Сознание своего безобразия, униженности в глазах церковников, одиночества питало ее в эту минуту.Она не склонила голову, как побежденная, а стояла прямо, кашляя и кутая горло, и дерзко глядела на мучителей.Инквизитор развернул бумагу и, держа обеими руками, стал зачитывать, придавая своему голосу предельную торжественность.– Мы, милостью божьей, инквизитор Гийом де Бриг, изучив материалы дела, возбужденного против девицы, Жанны Грандье, и видя, что она не намерена помочь суду, и что имеются достаточные доказательства ее вины, желая услышать правду из ее уст, постановляем применить к ней пытку.Он положил на стол бумагу, которая тут же приняла форму свитка. Солнечный луч, отдыхавший на гранях черного распятия, переместился в середину, и тонкая фигурка Христа заискрилась в пыльно-золотом луче. И тогда Жанна, приняв на себя венец мученичества, заговорила гордо и тревожно, прекрасная в своей твердости.– Вы пугаете меня палачом, ваше преосвященство? Вы сами – палач. Приписываете мне сношение с дьяволом? Вы – дьявол. Вы можете пытать меня и даже убить – это в вашей власти. Но вы не заставите меня предать свое имя позору.– Что за женщина, – пробормотал де Бриг. – Скала!Множество людей бежало к старому центру Канна, где широко раскинулась рыночная площадь, окруженная каменными домами под розовой черепицей оживленного торгового района.Город дышал свежестью апреля, и под небом, нежно-фиолетовым, с неровными полосами перистых облаков, радостно и звонко пробуждался после больной, ветреной зимы. Был праздничный день, и в кабачках уже с утра собирались шумные ватаги, и улицы наполнялись их нестройным хоровым пением, вылетавшем через низкие двери, распахнутые прямо на тротуары.К празднично убранной центральной площади Канна со всех концов города стекался народ, постепенно наполняя ее ровным гулом и пронзительными выкриками торговцев разной снедью. Здесь можно было встретить мелких ремесленников: горшечников, с руками грубыми как глина, кузнецов, пекарей, ювелиров, мелких торговцев рыбой и овощами, матросов, безработных художников, крестьян, чьи лачуги стоят за стеной города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33